Дети ночи

– Если в числе тех ребятишек из захолустья сенатор Харлен и тот писатель, то нетрудно поверить.

О’Рурк улыбнулся.

– Я бы мог вам рассказать кое-что о Харлене, но в общем-то вы правы: в нашем немногочисленном обществе действительно имелось несколько довольно неглупых ребятишек. Был у меня один друг по имени Дюан, который… Впрочем, это другая история. Короче говоря, я считался дурачком в нашей компании. Кейт изобразила сомнение.

– Нет, на полном серьезе, – сказал священник. – Сейчас я понимаю, что был неспособен к учебе – возможно, легкий случай дислексии, – но в результате я завалился в четвертом классе, отстал от друзей и много лет чувствовал себя полным идиотом. И учителя ко мне относились соответственно. – Он сложил руки, и его взгляд как бы обратился внутрь, в какие-то потаенные уголки памяти. – Ну, а в моей семье денег было недостаточно, чтобы отправить меня в колледж. Однако после Вьетнама – точнее, после госпиталя для ветеранов – я смог воспользоваться льготами и поступить в университет Брэд-ли, а потом – в семинарию. Вот, пожалуй, с тех пор я и читаю, чтобы восполнить пробелы, оставшиеся с детства.

– А почему семинария? – тихо спросила Кейт. – Почему вы стали священником?

Наступило продолжительное молчание.

– Трудно объяснить, – в конце концов произнес О’Рурк. – Я до сих пор не знаю, верю ли в Бога.

Кейт удивленно захлопала глазами.

– Но я знаю, что зло существует, – продолжал священник. – Это я узнал давно. И мне кажется, кто-то… какая-то группа людей… должна сделать все, чтобы остановить это зло. – Он снова усмехнулся. – Думаю, многие из нас, ирландцев, так считают. Поэтому-то мы и становимся полицейскими, священниками или гангстерами.

– Гангстерами?

– Если не можешь с кем-нибудь справиться, вставай на его сторону.

Женский голос из динамика объявил, что они приближаются к Будапешту. Кейт разглядывала появившиеся крестьянские дома и особняки, сменявшиеся зданиями побольше. Вскоре показался и сам город. Судно сбавило скорость, подводные крылья опустились; их стало покачивать на волнах от барж и других речных судов.

Если смотреть с реки, Будапешт, пожалуй, был красивее всех городов, только что увиденных Кейт. О’Рурк показал на шесть изящных мостов через Дунай, на лесистую громаду острова Маргит, рассекающего реку на две части, а потом – на предмет гордости самого города: высоко поднимающийся над западным берегом старый Буда и молодой Пешт, раскинувшийся на восточном берегу. О’Рурк обратил внимание Кейт на прекрасное здание парламента со стороны Пешта и как раз рассказывал о Крепостной горе, когда на Кейт вдруг нахлынуло чувство полной опустошенности и смятения. Она на секунду прикрыла глаза, ошеломленная бессмысленностью всего происходящего и отчетливым осознанием затерянности во времени и пространстве.

О’Рурк тут же замолчал и слегка коснулся ее руки. Двигатели судна урчали, пока оно замедляло ход, подходя к пирсу со стороны Пешта.

– Когда мы встречаемся с представителем цыган? – спросила она с закрытыми глазами.

– В семь вечера, – ответил О’Рурк, не отнимая руки.

Кейт вздохнула, постаралась скинуть с себя путы безнадежности, чтобы спокойно дышать, и взглянула на священника.

– Жаль, что не раньше, – сказала она. – Я не хочу останавливаться. Я хочу туда.

О’Рурк кивнул и больше ничего не произнес ни слова, пока судно, пыхтя, заканчивало свой путь на этом отрезке их маршрута.

О’Рурк заказал номера в «Новотеле» в Буде, и Кейт поразилась этому островку западного комфорта в бывшей коммунистической стране. При виде Будапешта Кейт представила себе Бухарест лет через двадцать пять, если капитализм проложит там себе дорогу. Она никогда особенно не интересовалась экономическими теориями, но сейчас на нее вдруг нашло, пусть наивное, озарение, интуитивное понимание того, что капитализм (по крайней мере одна из его составляющих – частная инициатива) напоминает некоторые формы жизни, которые находят себе точку опоры даже при самых неблагоприятных условиях, что в конечном итоге приводит к усилению жизнестойкости. В этом случае, как она понимала, прогресс будет идти, пока не поколеблется равновесие между старым и новым, между эстетически прекрасным и стандартизированной усредненностью; тогда Будапешт захлестнут навязчивые, приводящие под общий уровень побочные продукты капитализма и город станет похожим на все прочие города мира.