– Кто на тебя наложил заклятье, Мири?!
– Это было давно. Мы еще жили в Греции. Антанадис был из рода жрецов храма Афины Паллады в Афинах… и то не смог ничего сделать. Он смирился. Потом… потом мы попали в Крым, затем – в ваш город. Как – это не интересно. Он торговал автомобилями.
– Автомобилями? Он же был цыган, да? Он любил лошадей, Мири?
– Он любил машины так же, как лошадей, – вздохнула Мирикла. – У него был большой гараж. И каждое утро он приходил и разговаривал с автомобилями. Гладил их. Сам мыл, не доверял никому. У него были помощники: говорили, мол, старик сумасшедший. А он все всегда продавал.
Теперь замолчала Патрина. Долго смотрела на пляшущие языки. А потом снова спросила, сдув со лба пушистый черный локон:
– Он… обманывал людей, да?
– Обманывал? Зачем?! Нет, Патри. У него каждый автомобиль находил своего хозяина – Любимого. Кто-то покупал немецкий лимузин, кто-то… кто-то скромную итальянскую машину или японскую. Но все знали: машины Антанадиса служат, как верные псы. Или верные кони. Никто их не уведет. Они были заговоренные. Никто и никогда не угнал машину, купленную у Антанадиса. За это его и убили. Но это не важно, Патри… Так вот, он как-то поехал в какой-то другой город. Я уже не помню какой. Поехал почти ночью, утром он должен был быть там. И вот едет и видит: на обочине машет рукой женщина. Георгий посадил бы ее в машину, но он очень торопился. Проехал километров пять, видит: стоит та же самая женщина в белом и снова машет рукой. Он испугался… Он сам говорил! Остановил машину, вышел. А лил дождь. Смотрит – нет никакой женщины. И перед машиной, у самых колес, лежишь ты, крохотная. Сверточек. Еще бы немного, и он раздавил бы тебя, как кузнечика, колесами своей машины. Ты лежишь и… – голос старой цыганки дрогнул, – тебя не трогает дождь. Мокро все вокруг, мокрая машина, промок Георгий, а с тебя капли скатываются. И ты молчишь. Антанадис понял: что-то не так. Он положил тебя в машину, а сам пошел искать по кустам. И там нашел человека.
– Это была моя… мать? – шепотом спросила девочка.
Мирикла покачала черно-серебряной головой. И снова коснулась волос девочки, любовно перебирая их смоляной пух.
– Это был мужчина. Он лежал в кустах весь мокрый и уже мертвый.
– Это был цыган? А кто его убил?! Это был мой отец? – засыпала ее вопросами девочка, напрягшаяся на краешке тахты.
– Да, это был цыган. Очень старый цыган. Он не мог бы быть тебе, наверное, отцом. А умер он из-за того, что сердце его разорвалось. Но он до последнего заботился о тебе: Георгий нашел у него в карманах бутылочку с молоком, соску и сухие пеленки в пакете. Люди, которые вынесли тебя на дорогу, в темноту, чтобы убить… наверное, сделали это после того, как он умер.
– А… а что потом?
– Потом Георгий позвонил в тот город, куда ехал, отменил встречу и вернулся домой с тобой. Он поднял меня с постели, а ты ведь знаешь, я сплю без одежды. Едва я взяла тебя на руки, моя грудь вдруг сразу наполнилась молоком. Это было неожиданно и немного больно, – цыганка улыбнулась. – Я не ожидала. И струйка молока даже брызнула тебе на лицо. Тогда ты проснулась, сразу начала сосать грудь и стала моей дочкой. Вот так это было.
– А кто убил твоего мужа, Мири?
– Это тебе сейчас рано знать! – отрезала цыганка.
Девушка поняла: все, перечить нельзя – это закон. Мирикла никогда не запрещала ничего попусту.
После недолгого молчания она проговорила:
– Георгий оставил мне неплохие деньги. Я сдала их в цыганский банк.
– А есть такие, да?