Молитва отверженного

22
18
20
22
24
26
28
30

Кислота сердито зашипела, расплавляя и разъедая нежную кожу женщины. Дымящееся лицо Тани начало медленно таять, словно сугроб под лучами солнца. Пятачок вынул из кармана мобильник и начал снимать происходящее на видео.

Леонид, корчась в судорогах, отвернулся.

— Оставьте ей глаза, — прорыдал он.

— А что, у Гали разве остались глаза? Поднимайся, придурок. Понесешь ее в машину, — мрачно сказал Пух, закручивая крышку термоса.

— Ты не попал ей в рот? Она может задохнуться, — озабоченно сказал Пятачок, убирая телефон.

Пух отрицательно покачал головой.

Леонида вырвало.

— Вот же в натуре дебил! — изумился Пятачок. — Только обкакаться осталось. Не понимаю, как этому дурачку удавалось вести бизнес.

— Я тоже ума не приложу, — произнес Пух. — Кролики, они такие. Не только ценный мех, как говорится.

Татьяна хрипло задышала, ее тело вздрогнуло, как если бы по нему прошелся разряд тока. Изо рта высунулся язык, плоть, лишенная кожи, стала покрываться грязно-серой пленкой.

— Если ты не заберешь свою женщину, то мы снова подвесим ее к потолку! — гаркнул Пух. — Ты этого хочешь?!

— До пятницы мы совершенно свободны, — подтвердил Пятачок.

Леонид поднялся на ноги, размазывая по брюкам рвоту. Его сильно шатало.

— Поднимай ее! — выкрикнул Пух, и Леонид, спотыкаясь, наклонился над хрипящей Татьяной.

От вида сырой плоти, кое-где прожженной до кости, его желудок скрутило спазмами, и он приложил неимоверные усилия, чтобы удержаться от рвоты хотя бы сейчас.

Стоная и плача, он поднял тело Тани.

Пятачок надел ему на голову черный мешок, положил руки на плечи и заявил:

— Я пойду с тобой и укажу тебе истинный путь. Чтобы ты лобик себе не расшиб по дороге.

— Пошел! — приказал Пух, и Леонид послушно заковылял к выходу.

Оказавшись в своей машине, он почувствовал себя уверенней, хотя Пятачок и связал ему руки. Негодяи посадили Татьяну рядом с ним, и ее изувеченная голова безвольно легла ему на плечо. Он вздрогнул, почувствовав теплую влагу. Танино лицо, прожигаемое кислотой, продолжало тихо шипеть, будто жило своей отдельной жизнью, независимо от тела. Постепенно и эти звуки затихли, остался лишь запах горелого.