Последовала задержка, в ходе которой Франц Фердинанд отправлял весточку Императору, опережая слухи о взрыве. Военные хотели продолжить с назначенными на день событиями, но эрцгерцог настоял на посещении раненых зрителей в больнице.
Он повернулся к Софии.
— Тебе не следует ехать. Риск слишком велик — может случиться еще одно нападение.
Ее сердце стиснул страх — страх умереть, потерять его.
— Нет, я должна поехать с тобой, — ответила она, и Франц Фердинанд не стал спорить. Когда они снова сели в свой кабриолет, Оскар Потиорек, армейский инспектор, присоединился к ним. Его присутствие немного успокоило Софию.
Автоколонна вновь выехала на запруженные улицы. Когда они повернули за угол, София разглядела указатель с обозначением улицы Франца Иосифа. Как только она его заметила, Потиорек выпрямился на сиденье и воскликнул:
— В чем дело? Мы свернули не на ту улицу!
Шофер затормозил. Автоколонна со скрипом замерла. Вдруг София почувствовала, как что-то ожгло ей макушку — резкое жалящее ощущение. Голова эрцгерцога дернулась в сторону. В тот же миг София ощутила, как нечто, похожее на добела раскаленный кулак, врезалось ей в живот.
В тумане агонии она потянулась к мужу. Он склонился к ней, и поток крови хлынул у него изо рта. Она съежилась у него в объятиях. Вокруг них столпились сопровождающие, они спрашивали, мучается ли Франц Фердинанд. Последнее, что София услышала — как ее муж влажным шепотом отвечает:
— Пустяки… пустяки.
Оба были мертвы прежде, чем солнце достигло зенита в пылающем небе.
О Новом Орлеане обычно говорят, как о франко-испанском городе. «Креольский» — слово, которое теперь используют для описания сытной еды особого приготовления и людей особого оттенка, — прежде относилось к неизбежной смеси французской и испанской крови, плоды которой появились через некоторое время после основания города. Здания Вье Карре были, несомненно, рождены и украшены происхождением своих строителей: испанские дворы и чеканка, французские коттеджи с резными деревянными ставнями и пастельными красками, от начала до конца европейское сооружение Собора Святого Людовика.
Но, прогибаясь квартал за кварталом, Вье Карре оказался вскоре покинут этими зажиточными людьми. К концу столетия он превратился в трущобу. Его заполонила волна сицилийских иммигрантов. Многие из них открыли бакалейные магазины, ввозили и продавали предметы первой необходимости. Некоторые были честными дельцами, большинство не пользовалось столь однозначной репутацией. Onorata società, маститая итальянская мафия, обеспечивала им определенную защиту от гангстеров, которыми кишел Французский Квартал. Как правило, за свою протекцию они требовали плату, и если человек располагал услугой, которую мог им оказать — будь она легальна или не очень — у него не оставалось выбора, кроме как ее оказать.
Со временем итальянцы просочились из Квартала во все районы, и Новый Орлеан стал городом не менее итальянским, чем французским или испанским.
Джозеф Д"Антонио, в прошлом детектив Новоорлеанского Департамента Полиции, пил на балконе своей берлоги на втором этаже в послеобеденное время. Полусладкое красное вино, одна бутылка перед закатом и еще две после. Его клетки впитывали его, словно хлеб.
Царствуя уже две недели, этот жаркий и липкий май обещал адское лето. Даже поздней ночью лишь на балконе удавалось иногда хлебнуть воздуха, как правило пронизанного зловонием с берегового канала неподалеку. Обычно по ночам здесь приходилось прикладывать усилия, чтобы не упасть в обморок. Теперь мало что в его жизни могло потягаться с пробуждениями в винном похмелье и солнечным светом по утрам.
Д"Антонио было сорок три. Обстоятельства его ранней отставки отличались той же нелепой жестокостью, что и насилие, которое им предшествовало. Ополоумевший патрульный по имени Маллен однажды зашел в главный офис и пристрелил главного инспектора Джимми Рейнольдса. Началась суматоха, в которой безвинный капитан, которого тоже звали Маллен, поймал пулю. Кто-то пришел с обвинениями и спросил, что случилось, и кто-то в ответ выкрикнул: «Маллен убил Рейнольдса!»
Тем, кто кричал, оказался Джо Д"Антонио. К несчастью, убитый Маллен славился своей стойкой неприязнью к итальянцам в целом и к Д"Антонио в частности. Никто напрямую не обвинил его в убийстве Маллена, но все призадумались. Его жизнь превратилась в ад косых взглядов и мерзких намеков. Через шесть месяцев новый шеф убедил его уйти в раннюю отставку.
Д"Антонио облокотился на расшатанные перила и уставился на пустую улицу. До прошлого года место, в котором он жил, было окраиной Сторивилля, квартала красных фонарей. Потом, в патриотической неразберихе военного времени, кто-то решил, что Сторивилль дурно влияет на парней из военно-морского флота, и все бордели позакрывали. Теперь все здания стояли темными и потрепанными, выбитые стекла были заколочены досками или разинуты, как голодные пасти, кружевные балконы просели, роскошную мебель распродали или оставили рассыхаться в пыль.
ebooksa