Где-то на задворках собственной души Филип Блейк забрел так далеко, что ему пришло откровение, озарившее его сознание, подобно взрыву.
Мишонн приближалась к нему как будто бы в замедленной съемке, на ходу поджигая горелку с характерным «Х-Х-Х-Х-Х-У-У-М-П», но ее вид больше не волновал пленника и не тревожил его. Теперь она была самой судьбой, и он обрел свою истинную личность. Он наблюдал, как она поднесла пламя к обрубленной возле локтя руке. Он смотрел на это одним глазом, который выглядывал сквозь длинные пряди грязных волос, и тут на него снизошло величайшее озарение.
«Время пришло, – думал он, лихорадочным взглядом транслируя свои мысли в ее сторону. – Давай же. Я готов. Покончи с этим. Я бросаю тебе вызов. Давай, сволочь. Я, черт возьми, готов умереть. Так убей меня… прямо сейчас… УБЕЙ МЕНЯ! ДЕРЖУ ПАРИ, У ТЕБЯ КИШКА ТОНКА! ДАВАЙ, УБЕЙ МЕНЯ ПРЯМО СЕЙЧАС, СУЧКА ХРЕНОВА!!!»
Она прижгла обрубок синим пламенем. Кровь, плоть и кожа спекались с чудовищным треском, заполнявшим всю гостиную. В воздух поднимался дым, все шипело, и Филип Блейк чувствовал такую страшную боль, какой не ощущал еще никогда… Никогда.
Никогда.
И, к несчастью для Филипа Блейка – или Губернатора, – этот процесс его не убивал.
И женщина по имени Мишонн только начала его обрабатывать.
Под звездным небом на другом конце города под аккомпанемент вездесущих сверчков и других ночных звуков в костровую яму упали первые пригоршни земли. Темно-коричневая песчаная почва Джорджии с тихим шорохом легла на фотографию Меган. Остин снова набрал земли на лопатку и сбросил ее в яму. И снова. И снова. Земля навсегда покрывала сложенные вместе ценности, словно на похоронах.
В какой-то момент Остин сделал паузу и посмотрел на Лилли, которая стояла рядом, завернутая в одеяло, и наблюдала. Надежно прикрыв шею, она позволила слезам покатиться по щекам, и они полились рекой, впитываясь в одеяло.
Остин передал ей лопатку, и Лилли сама сбросила землю в яму.
Никто из них не сказал ничего вслух, но оба чувствовали, как наступает освобождение.
Они отпускали печаль, страхи, прошлое. Теперь у них было будущее. Они встретили друг друга, и внутри Лилли уже рос крошечный росток новой жизни, подобный безмолвной надежде. Лилли грустно улыбнулась и вытерла лицо. Остин улыбнулся ей в ответ. Заполнив яму, он отложил лопатку.
Затем они вернулись к поваленным деревьям и дали своим телам отдохнуть в ночной тишине.
– Надо же, ты опять проснулся… хорошо.
Свет в ужасной гостиной стал совсем туманным и сказочным. Голос летел из-за его спины по воздуху, подобно красивому мотыльку. Пленник больше не видел женщину – лишь колышущуюся возле него тень, – но слышал, что она была совсем рядом. Он понял, что его перевернули и теперь он лежал лицом вниз, распластавшись на платформе, но задница его при этом была приподнята. Всеми органами чувств он медленно, с огромным трудом воспринимал окружающую реальность, словно орудуя камерой с разбитым объективом.
Холодный и твердый конец ложки глубоко вошел в его анальное отверстие.
Он дернулся вперед, почувствовав, как ложка добралась до крестца. На мгновение на него нахлынули жуткие воспоминания о единственном в его жизни осмотре простаты, во время которого доктор из Джексонвилля – как там его звали? Кентон? Кеннер? – не умолкая, болтал о новых игроках «Фэлконс». Он хотел было мысленно улыбнуться понятной только ему шутке, но вместо этого изо рта у него вырвался стон.
Она засунула ложку еще глубже вдоль позвоночника и резко повернула ее, как будто бы пытаясь выковырять копчик и все внутренности, и пленник закричал. Скотч опять заглушил его вопль, и его собственные уши уловили лишь слабые стоны. Он попытался сопротивляться, и пожар у него в животе вспыхнул с новой силой, как только ложка застряла в одном из закоулков его анатомического строения.
Он готов был снова провалиться в пучину бессознательного, как вдруг женщина с громким чавкающим звуком вынула гнутую ложку из его ануса.
– Вот, – сказала она. – Немного поболит.