Ночное кино

– Вполне.

Нора в этой своей призрачной ночнушке открыла дверь и бледным пятном примостилась у меня в ногах.

– Что случилось? – спросил я, приподнимаясь на подушках.

Она не ответила. Кажется, нервничала. У нее была манера болтать не умолкая, а потом вдруг осекаться и замирать, и ты разглядывал ее лицо, как неумолимое синее небо над пустыней, отыскивая хоть какой-то признак жизни, пусть и далекий, – ястреба, насекомое.

– Придется намекнуть прозрачнее, – сказал я, выдержав паузу. – Я же мужик. В смысле чтения между строк я безграмотен.

– Ну…

Она вздохнула, будто разговор уже закончился, а вовсе не подбирался к началу. Следовательно, поскольку она женщина, эту беседу она уже сто тысяч раз провела у себя в голове.

– Ты из-за Хоппера? – спросил я. – Переживаешь, что он заночует в тюрьме? Так с ним ничего не будет.

Матрас подпрыгнул.

– Это ты кивнула? Темно, я ж не вижу.

– Хоппер тут вообще ни при чем. Я сказала кое-что, а теперь мне плохо.

– Что ты сказала?

– Что я с тобой не сплю.

– Уточнять нет нужды. Это само собой разумеется. И не то чтобы мне впервые это говорили.

Я не врубался, к чему Бернстайн клонит, но меня обуяли дурные предчувствия. Позарез надо выпереть девчонку из спальни, отправить спать, срочно. Мешать секс и журналистику – светлая идея, сопоставимая с выпуском «пинто» на заводе «Форда»: думали, будет весело, сексуально и практично, а вышел кошмар, и все получили увечья.[77]

– Ты красивый, – сказала Нора. – В Терра-Эрмоса все дамы от любви умирали бы.

– Они ж там по-любому умирают?

– Я не хотела переходить профессиональных границ.

– И молодец. Не могу описать, со сколькими женщинами я перешел все возможные границы, а потом была жуть.

– Правда?