– Почему ты так себя ведешь, будто я не понимаю, что чувствую?
– Опыт. Мне сорок три. Не исключено, что сорок четыре.
– В прежние времена люди доживали только до тридцати. Я была бы старухой.
– А я покойником.
– Почему ты все время шутишь? Почему нельзя просто быть?
Я не ответил, лишь протянул руку, подождал, пока она протянет свою.
– Ты же знаешь: я всегда буду стоять на трибунах, – сказал я. – Подбадривать тебя. Ты сильная женщина. Ты и дальше будешь сильной, еще много миль. Многие годы. А я тебя только заторможу.
– Может, я и хочу затормозиться. Почему все вечно друг от друга бегают? – Она опять готова была расплакаться. Вырвала руку. – Хоппер прав. Ты вообще ни к кому не привязан. Любишь одного себя.
Она подождала моих возражений, но я не возразил. Может, последние три дня меня доконали. Я высох и вымотался, мне не хватало воли править собственной жизнью. Оставалось только смотреть, как жизнь изворачивается и брыкается предо мною во всей своей красноречивой красе.
– Ты все испортишь. Хоппер правильно сказал. Тебе плевать на меня. И на Сандру тоже. Она для тебя ничто. Даже теперь. Тебе только бы поохотиться.
Она соскочила с постели, белой кометой метнулась к двери.
– Нора, – позвал я.
Но она ушла.
Будильник сработал в семь. К семи тридцати я уже шагнул за порог.
На поезде 1 поехал в Вест-Сайд, в «Барни Гринграсс» – знаменитый столетний еврейский магазин, – явился к открытию и, набив пакет бубликами и лососиной, на поезде М поехал до конечной, «Метрополитен-авеню» в Миддл-Виллидж в Куинсе. Мне предстояло без предупреждения навестить Шерон Фальконе в воскресенье с утра пораньше, так что без приношения не обойтись, а Шерон питала слабость к бубликам с маком, лососю из Новой Шотландии и еврейскому деликатесу под названием «селедка со смальцем» – маринованной рыбе, которая вкусом напоминала, по-моему, дубленую кожу, вывалянную в соли. Вкушая все это, Шерон возносилась на небеса.
Жила она в доме, походившем на портрет из полицейского досье: мутные глаза, красная и трезвая квадратная рожа. Десять с лишним лет назад я как-то раз подвозил ее домой, когда мы работали над одним делом, – только что умер ее отец, завещав ей это жилище, – и я потихоньку записал адрес, на маловероятный случай, если мне понадобится ее отыскать.
Я позвонил, ответа не последовало, и я сел на крыльцо подождать. Может, она уже отправилась в участок или вообще переехала. Но затем во дворе под одиноким кустом я заприметил пустую собачью поилку и облысевший теннисный мячик, а спустя четверть часа увидел и Шерон – она по-спортивному чесала по тротуару. В бордовой куртке «Норт Фейс», в руках два больших стакана кофе. Мне она ничуть не удивилась. Настоящая Фальконе.
– Если ты торгуешь Библиями, у меня уже есть двенадцать штук, – сообщила она, взбегая по ступенькам.
– Я торгую другой великой религией. «Барни Гринграсс».
О счастье – взгляд ее с любопытством метнулся к моему пакету. Она, правда, ничего не сказала. Ловко поставив один стакан на другой, открыла сетку, отперла замок и, точно паникующий крот, нырнула в дом. Появление мое взбесило Шерон, это ясно, однако она не грохнула дверью и не заперлась изнутри.