Джозеф никогда не видел Фриду в таком состоянии: она, всегда такая хладнокровная, такая сильная и надежная, теперь сидела за кухонным столом, навалившись на него и закрыв лицо руками. Это зрелище заставило его разволноваться и вызвало желание защитить ее, а еще – подавать ей чашки с горячим чаем, одну за другой. И только он залил кипящую воду в заварник, как снова наполнил чайник. От водки она отказалась, хотя Джозеф считал, что водка пойдет только на пользу и вернет немного краски на ее лицо. Накануне он испек медовик, сдобренный корицей и имбирем, чей густой запах, когда пирог подрумянивался в духовке, напомнил ему о матери, а еще – о жене, или, по крайней мере, о женщине, которая когда-то была его женой, и наполнил его одновременно счастьем и печалью. Теперь он пытался убедить Фриду съесть хоть кусочек, но она покачала головой и отодвинула тарелку.
Рубен тоже ни разу не видел Фриду в подобном состоянии, хотя и был ее руководителем и другом в течение многих лет и знал о ней такое, чего, наверное, не знала больше ни одна живая душа. Она не плакала – даже Рубен никогда не видел ее слез, хотя однажды, во время фильма, глаза у нее подозрительно блестели, – но явно страдала.
– Расскажите нам, Фрида! – взмолился он.
Был ранний вечер, и приблизительно через час он должен был отправиться на свидание с женщиной, с которой познакомился в местном спортзале. Он не помнил, как ее зовут, Мэри или Мария, и переживал, что не узнает ее, когда на ней не будет спортивного костюма, волосы не будут затянуты в «хвост» на макушке, щеки не разрумянятся от физических нагрузок, а на красивой спине не будет дорожки от пота.
– Да. Рассказать нам все, с начала и до конца, – попросил Джозеф.
Он налил всем еще по чашке чая, а потом плеснул себе в рюмку водки из бутылки, которую сунул в сумку, как только раздался звонок от Фриды. Он подумал, не стоит ли положить ладонь ей на затылок, но потом решил, что не стоит.
– Я знала, что она очень одинока. – Голос Фриды звучал еле слышно: она разговаривала не с ними, а с самой собой. – Когда я прочитала ту историю…
– Вы сейчас о «Нечестном враче»?
Она подняла голову и скривилась.
– Да, Рубен, о ней. Она заставила меня вспомнить о Джанет Феррис, которая сидит одна-одинешенька у себя в комнате и примет как друга любого, кто постучит к ней в дверь. Она… была… умной, привлекательной и нежной женщиной, тем не менее она, похоже, почему-то не получила ничего из того, что так ценила в жизни. Роберт Пул, навещавший ее, даривший ей милые подарки, открывавший ей душу, должно быть, очень много для нее значил. Когда я пришла к ней, то почувствовала, что она в отчаянии. Но я выбросила это из головы.
– Вы не можете спасти всех.
– Я пошла туда и убеждала ее открыться мне, рассказать, что она чувствует. Это достаточно опасный поступок, если ты не готов иметь дело с его последствиями.
– Вы просто добрая, – сказал Джозеф, пытаясь утешить ее.
– Добрая, как лейкопластырь, – отрезала Фрида, и у Джозефа удивленно вытянулось лицо. Он набрал полный рот водки и запил ее горячим чаем. – Прикинулась добренькой, чтобы заставить ее довериться мне и раскрыть душу. А потом я ушла, отправила отчет Карлссону и просто забыла о ней. Поставила напротив нее галочку в списке неотложных дел.
– Поставила галочку?
– Это означает… Да какая разница! – Рубен взял водку Джозефа и рассеянно выпил ее, снова наполнил рюмку, выпил половину и передал остатки Джозефу, который и довершил начатое. – Вы сейчас о чем говорите: о том, что вам следовало лучше понять ее душевное состояние, или о том, что вы же его и создали?
– Я не знаю. Я, полиция, та журналистка… Мы все просто использовали ее. А у нее было горе.
– Он был всего лишь ее соседом.
– Он подарил ей надежду.
– Вот опять!