Роза Беннингхофф очень хотела обезличить все вещи и жилище в целом. Никаких снимков не висело на стенах, ничего, кроме этой пошлой мазни. В подобной квартирке ожидаешь увидеть простенькие картины из магазина «ИКЕА» с напылением на стекле или плакат выставки, которую никогда не посещала хозяйка. Картина должна была что-то значить для нее. Первый признак того, что убитой был небезразличен какой-то предмет. Или человек.
В нижнем углу виднелась подпись. Элли подошла так близко, что могла различить отдельные мазки кисти и наплывы краски, которые покрывали буквы.
– Плннннн… – читала она вполголоса, но не смогла расшифровать подпись. – Ну его в пень. Для этого есть специально обученные люди.
Элли подтянула перчатку и взялась за раму обеими руками. Картина висела на двух гвоздиках и без труда снялась со стены.
– Теперь нам понадобится очень большой пакет для улик, – крикнула она в соседнюю комнату.
И тут на пол спланировал листок, шурша, словно снежинка, падающая на сухую листву.
Элли прислонила картину к стене и взяла листок за угол двумя пальцами. Бумага пожелтела, чернила поблекли. И все же ей удалось разобрать корявые и неумелые, но старательно выведенные буквы почерка того, кто писал очень редко: «Навеки. О.».
Навеки. Это очень долго. Пока смерть не разлучит нас. Бумажка выглядела старой, но ею нельзя было пренебрегать. Может, здесь есть какая-то связь. Они должны были изучить личную жизнь Розы Беннингхофф до мельчайших деталей. Нарисовал ли эту картину О. Паульссен? Элли вложила листок в пакет для улик и осторожно разгладила. Кто-то из них в ближайшие дни отправится к экспертам-искусствоведам. Элли не покидало предчувствие, что это будет именно она.
– Эй? – раздался низкий хриплый женский голос.
Она обернулась. Посреди комнаты стояла женщина в зимнем пальто. Ее лицо испещряли морщины, словно она совсем недавно сбросила немало килограммов. В руке она держала трость. Только присмотревшись, Элли поняла, что женщине не больше сорока.
– Что здесь произошло? – Взгляд незнакомки застыл на высохшем пятне крови, она в ужасе прикрыла рот ладонью.
Элли бросилась к ней, пытаясь выпроводить наружу.
– Вам нельзя здесь просто так расхаживать. Как вы сюда попали?
– Я здесь живу. Я соседка, Джудит Герольд. Внизу полным-полно полиции. Я думала… воры… Я увидела открытую дверь. Что с Розой?
– Элли Шустер, уголовная полиция Мюнхена. – Она вытолкала соседку в коридор, чтобы та больше не следила в квартире. – Вы хорошо знали госпожу Беннингхофф?
– Она моя лучшая подруга.
– Госпожа Герольд, – Элли тяжело вздохнула, – я думаю, нам с вами нужно поговорить.
Вехтер колебался, но потом все же подошел ближе и наклонился над кроватью. Он редко посещал больницы, но когда попадал туда, то всякий раз удивлялся, как мало меняется в этом мире: койки с решетками по бокам, устройство для выпрямления позвоночника, кнопка экстренного вызова медсестры.
– Оливер?
Сероватый утренний свет падал на его лицо и подушку. Если бы не эти трубки в носу, ребенок из подвала выглядел бы вполне обычно. Его белокурые локоны разметались, из-за чего он казался еще моложе, чем представлял себе Вехтер. Бледные веснушки покрывали его нос и щеки. Зимние веснушки. Сестра сообщила, что мальчика разбудили, но ни о каком осмысленном разговоре не может быть и речи. Подросток пребывал в полудреме, глаза его были едва открыты. Синие пятна покрывали руки, торчавшие из рукавов больничного халата. Никто не принес его вещи. Коллеги из патруля обнаружили, что дом его родителей заперт и пуст, лишь велосипед кто-то бросил на въезде. Его уже припорошило свежим снегом. Никаких следов отца. Мог ли кто-то искать мальчика?