Ханнес оторвался от дисплея:
– У вас нет дома никакого ребенка.
– Пожалуйста…
– Он не вернется, и вы это знаете. Есть лишь один вопрос. Почему?
Баптист молчал.
– Он вас боится?
Никакой реакции.
– Да что я вообще напрягаюсь? Господин Штаудингер сейчас ведет прием показаний. Я вне игры.
Ханнес откинулся назад, пытаясь себя уговорить: мол, ему становится безразлично, что случится с Баптистом.
Хранитель Молчания весело взглянул на него. Ханнес не понимал, воспринимает ли его коллега хоть что-то серьезно. Возможно, он воспринимал все серьезно, и от этого все сразу становилось неважным. Было приятно сидеть рядом с таким человеком, который собирал вокруг себя тишину, словно планеты на орбите. Сердце Ханнеса чуть замедлило ритм. И тогда, едва они оставили его в покое, Баптист начал говорить:
– Он не должен меня бояться. Он должен быть благодарен. Я сделал все, чтобы обеспечить его будущее. Вы хотя бы можете себе представить, каково это, когда все решения приходится принимать самому?
Он вскочил и снова начал свою пробежку. Его шаги растягивали полминуты в вечность.
– Вы не хотите меня наконец о чем-нибудь спросить?
Молчание.
Баптист остановился посреди комнаты.
– Я – хороший отец. – Слова повисли в воздухе, медленно растворяясь. – Вы знаете, сколько я сидел рядом с ним? Обучение, расспросы, домашние задания,
Баптист разговаривал со стенами, словно двоих полицейских в комнате не было вовсе.
– А он все это отмел. Этот год ему придется повторить заново, если не случится чуда. Вы понимаете, что это значит? Он больше не сможет ходить в гимназию.
Ханнес тайком взглянул на диктофон. К счастью, тот жужжал. Баптист еще никогда не говорил так много.
– Я сам-то вообще из рабочей семьи. Мои родители обеспечили мне хорошее образование. Дорогой ценой. Сегодня я знаю, что это имело смысл. – Он взглянул Хранителю Молчания прямо в глаза. – Совсем ничего не хотите спросить?