Подвал. В плену

Он занес ногу и споткнулся обо что-то мягкое. На ощупь это напоминало кучу тряпья.

Но эта куча шевелилась.

За долю секунды он направил на нее свой «Хеклер и Кох»[46], а свободной рукой нажал на выключатель лампы. Его сознание сработало рефлекторно. Вехтер понял, кто смотрит на него под дулом пистолета. Комиссар покачал головой, не отводя оружие в сторону ни на миллиметр.

– Ты с ума сошел. Вставай, Оливер.

Снежинки вились перед Ханнесом. Казалось, они летели прямо ему в лицо, притягивались к нему. Он ехал в туннеле из ярких пятнышек. Капот глотал разделительные полосы быстрее, чем Ханнес успевал различить отдельные линии. Насколько далеко он мог видеть вперед – на двадцать, тридцать метров? Ему не следовало вести машину, он был опьянен усталостью. Спать. Поспать бы пару часов и немного поесть. Ханнес не мог вспомнить, когда ел в последний раз, не считая засохших пряников в комиссариате. Наверное, прошло уже много часов. Коллеги с ужасом смотрели на него, когда Ханнес уезжал.

Ему следовало оставаться на рабочем месте, замещать Вехтера, как он обычно делал. Позаботиться о Баптисте. Баптист, Баптист… Мозг Ханнеса бросил владельца на произвол судьбы и выплевывал лишь какие-то обрывки фраз. Спать.

Машина затряслась, лед проскрежетал по пассажирской двери. Черт. Он уже не в состоянии ехать по прямой, дверь со стороны пассажира задела снежную стену на обочине дороги. Ханнес вывернул руль влево, слишком сильно, слишком резко. «Лендровер» бросило из стороны в сторону. Он снова рванул руль – самое неудачное решение из всех, какие он мог сейчас принять. Шины взвизгнули, когда машина завиляла по обеим полосам дороги. Если бы сейчас навстречу двигался автомобиль, Ханнес уже был бы покойником. Он и был покойником. Именно так.

Все завертелось вокруг него, нет, это машина вертелась. Ханнеса швыряло, словно куклу. Снова лед заскрежетал по дверце, потом по заднему бамперу, и в его тело врезался ремень безопасности. Мотор заглох.

Наступила тишина.

И вдруг появился грохот, который становился все громче. Но причина была не в его болезни уха. Приближалось что-то реальное. На секунду стало светло как днем. Четыре фары залили его машину светом. От сигнала задрожало заднее стекло. Седельный тягач прогрохотал в нескольких сантиметрах от водительской двери.

Понадобилось несколько минут, чтобы Ханнес смог оторвать руки от руля. И снова тишина. Мотор не работал. На дороге никого. Даже ухо не беспокоило. Ханнес очень медленно отстегнул ремень безопасности. Машина стояла у правой обочины, вплотную к снежной стенке. Отлично припаркована. Лишь извилистые следы шин на дороге говорили о том, что Ханнес лишился одной из семи своих жизней. Следы уже почти замело, еще несколько минут – и их совсем не будет видно.

Ханнес присел на корточки на обочине и растер лицо снегом. По крайней мере, он проснулся, адреналин в крови создавал иллюзию бодрости. На этом он мог спокойно доехать до дома. Домой, к Йонне, в тот хаос, который он сотворил. Он буквально напоролся на стену. Утром он обязательно обговорит с Вехтером ситуацию с Лили и попросит отчислить его из специальной комиссии по расследованию убийства на Принцрегентенштрассе. Он был уже не в состоянии ехать прямо даже по проселочной дороге.

Когда руки перестали дрожать, Ханнес снова встал, запустил мотор и поехал дальше, придерживаясь умеренных шестидесяти километров в час, надеясь на то, что какой-нибудь грузовик не нагонит его сзади.

– Вставай, руки на стену. Давай, я не собираюсь пока тебя расстреливать.

Вехтер обыскал Оливера на предмет оружия. Одежда на мальчике заледенела, пуховая куртка промокла насквозь. Сегодня он не представляет никакой опасности, разве что для себя самого.

– Хорошо, можешь опустить руки.

Комиссар спрятал пистолет. Его колени все еще тряслись, но он не подавал виду.

– Заходи.

Он втолкнул мальчика в квартиру. Оливер дрожал и качался на тонких ножках, будто новорожденный жеребенок.

– Я… Папа… не знаю…