Подвал. В плену

22
18
20
22
24
26
28
30

– Ох, теперь вы на меня очень рассержены, да? Но не забывайте, я ведь не преступник.

Она хрипло рассмеялась:

– Нет. Нет, вы человек, приносящий плохие вести. В этом нет вашей вины. Проходите.

Он вошел. Вокруг них до потолка были сложены картонные коробки. Минимум шестьдесят штук. Все они, аккуратно подписанные, стояли одна на другой. На одной значилось «Планы города», на другой – «Кухня Билефельд», насколько он мог разобрать в темноте. Впору было пожелать «спокойной ночи»: света здесь отродясь не было.

Джудит Герольд взяла одну из картонных коробок, чтобы встать на нее, и вытащила ящик.

– Вы не могли бы мне помочь? – попросила она.

Вместе они опустили ящик на пол. На боку почерком Джудит была выведена надпись «Роза». Вехтер надел перчатку, словно в ящике было что-то, что могло его укусить, и открыл крышку в детство Розы Беннингхофф.

Упаковочная лента была уже взрезана. Сверху лежал запечатанный конверт. Письмо от ее брата. Возможно, он захочет вернуть его себе. Вехтер отложил конверт в сторону. Мертвые глаза таращились на него из лысой детской головы. Кукла. Кончиками пальцев он взял ее за край ползунков и вытащил. Ее веки хлопали со стуком, а из батареек сочился электролит. Альбом для рисования с каракулями, связка приглашений на день рождения, выцветших по краям. Украшенная каменьями шкатулка, в которой что-то звенело, если потрясти. Он открыл ее: там лежали пластиковые бусины, сережки без пары, порванные цепочки. Альбом со стихами, пенал, разрисованный фломастерами. Две вязаные собачки, пластиковая лошадка, стакан с изображением Пчелки Майи, кассетный магнитофон, фотоальбом.

Никаких дневников, никаких писем. Никакого подросткового хлама. Словно после двенадцати лет она перестала существовать.

Вехтер сложил все обратно в картонную коробку, куклу поместил сверху, потом накрыл ее крышкой. Ее крошечная ручка торчала наружу. В порыве отвращения он запихнул ее поглубже.

– Мне придется забрать ящик с собой, – произнес он, хотя подозревал, что это станет бесполезной трудотерапией.

– Валяйте.

– Почему вы его сохранили? Вы ведь должны были от всего этого избавиться, я прав? Вы могли бы это отдать церковной общине. Это было бы практично, да?

– Мне казалось, что она когда-нибудь захочет получить эти вещи обратно.

– С чего бы ей менять свое мнение?

Она промолчала.

– А встреча с Паульссеном? Вы ведь знали о ней.

– Вы и сами все знаете.

Нет. Они знали не все. Постепенно начал проступать рисунок этой мозаики. Пусть в ней все еще зияли огромные дыры, но они уже могли распознать основной мотив.

– Что случилось, когда ей было двенадцать лет?