– А теперь самое главное. Куда все эти камеры смотрели, когда убили Эмму? Они должны были записать, что произошло.
Он медлит.
– В тот день они не работали. Технические неполадки. Просто так совпало.
– Вы ведь не думаете, что я… – начинаю я, и распахивается дверь, толкаемая не без силы рукой Эдварда Монкфорда, который широкими шагами входит в комнату.
– Что ты здесь делаешь? – вопрошает он. Я никогда не видела его таким злым.
– Просит видеоматериалы из дома на Фолгейт-стрит по этой Мэтьюз, – говорит Тиль.
Эдвард вспыхивает от ярости.
– Это зашло слишком далеко. Чтобы духу твоего не было, слышишь? – Секунду я не понимаю, что он имеет в виду: его офис или Дом один по Фолгейт-стрит, но тут он добавляет: – Мы начнем процедуру выселения. У тебя пять дней, чтобы выехать из дома.
– Так нельзя.
– Ты нарушила как минимум дюжину ограничительных условий. Так что можно.
– Эдвард… чего ты так боишься? Что ты пытаешься скрыть?
– Я ничего не
– Ты подарил мне ее ожерелье, – говорю я, так же злясь. – Если ты такой невиновный, зачем ты починил ее ожерелье и подарил его мне?
Эдвард смотрит на меня как на сумасшедшую.
– Я подарил вам с ней похожие ожерелья, потому что так уж вышло, что мне нравится цвет этого жемчуга, вот и все.
– Ты убил ее, Эдвард? – вдруг спрашиваю я. – Очень уж похоже на то, что убил.
– С чего ты
– Мне нужен ответ. – Я пытаюсь говорить спокойно, но мой голос дрожит.
– Не будет тебе ответа. Уходи.
Тиль ничего не говорит. Я встаю, чтобы уйти; Эдвард с яростью смотрит на мой живот.