Хрулев шел, глядя вниз, на грязный пол и собственные руки, запястья которых были сцеплены браслетами наручников.
— Живее булками шевели, — грубо буркнул надзиратель.
Хрулев сглотнул. Начав говорить, он понял, что голос его подводит. Пришлось пару секунд подготовиться, сглотнуть снова и собраться с духом, чтобы обратиться к надзирателю.
— Меня нельзя в камеру к ментам.
— Мое дело определить куда скажут, — отрезал надзиратель.
— Вы не понимаете, да? Я сотрудник УСБ, — голос Хрулева предательски задрожал. — А сокамерники — менты? Те, кого я посадил…? Это то же самое, что… что опера посадить к уголовникам. Они же… они же меня порвут.
— Ты не сотрудник УСБ, ты арестованный, — огрызнулся надзиратель, теряя терпение. — А у нас для особых гостей только этот блок. Не нравится — можем определить тебя к уркаганам. Или к опущенным. Не хочешь, мля? Так что топай давай, шевели булками.
Надзиратель подтолкнул Хрулева. Сгорбившись, вчерашний майор УСБ брел навстречу своей безрадостной, отдающей болью и страхом, судьбе.
На месте преступления Филину пришлось провозиться пару часов: дежурный прислал в подмогу лишь одного опера, а им нужно было опросить свидетелей, проконтролировать работу криминалиста до приезда следователя из СК, вместе с понятыми обыскать комнату подозреваемого и прочее-прочее-прочее. Обычная оперская работа.
Когда Филин вернулся в отдел, то встретил в фойе ОВД тощую и изможденную женщину. Ей было не больше 50, но выглядела она значительно старше. Бучельникова… Она атаковала стойку дежурного, причитая и плача в окно:
— Что случилось с моим сыном? Как это случилось? Господи…!
— Женщина, успокойтесь.
— Как вы можете так говорить? Мне участковый сказал, что Марата убили! Я хочу знать, где он! Это сын мой, понимаете?!
Филин с трудом заставил себя отвести глаза от женщины и проскользнул мимо незамеченным. Филина словно обдали холодным душем.
Меньше всего на свете он хотел сейчас говорить с ней.
Филин быстро поднялся по лестнице на этаж, который занимали опера. В своем кабинете открыл форточку и закурил.
«Это сын мой, понимаете?!» — звенел в ушах крик убитой горем женщины. Филин ярко и живо вспомнил, как две недели он пришел к ней домой с известием о том, что Буча кто-то сильно избил во дворе дома. Филин вспомнил гадюшник, в который превратил квартиру этой женщины ее непутевый сын. Филин со смесью жалости, отвращения и тоски вспомнил железную дверь, которой Бучельникова отгородила свою спальню от остальной квартиры. Маленький мирок пожилой женщины, граница между ней и наркоманским адом снаружи. Филин вспомнил ее слова — так отчетливо, словно слышал их прямо сейчас. «Я прихожу домой с работы и сразу закрываюсь тут, — горько и устало жаловалась она ему тогда. — Сижу, включу телевизор, чтобы не слышать ничего. В туалет даже боюсь выйти. Вдруг какой-нибудь наркоман из его дружков прибьет меня. В собственной квартире…»
Социальная трагедия.
В кабинет вошел Басов.
— А ты где был?
ebooksa