Жена моего мужа

22
18
20
22
24
26
28
30

– Вы хотите сказать, Сары Эванс?

– Я тоже когда-то был таким, как вы, – добродушно откликнулся Тони и добавил другим тоном: – Позвольте дать вам совет, Лили. Не принимайте уголовные дела близко к сердцу, не то утратите ощущение реальности, и начнется ерунда.

За стеклянной стеной своего кабинета появился мой шеф с телефонной трубкой в руке. Он бешено жестикулировал, приказывая мне подойти.

– Простите, меня зовут, – сказала я Тони.

– Дядю этого строго предупредили, но я по-прежнему настаиваю, чтобы вы проявляли максимальную осторожность. Этот процесс может спровоцировать лавину судебных исков. Он вызовет волнение в самых широких массах, а сумасшедших всегда хватает. Ездите на работу другой дорогой, тщательно запирайте квартиру, добейтесь, чтобы ваш новоиспеченный муженек позаботился о вас должным образом…

Я не сплю, не ем, почти не разговариваю с Эдом. На это нет времени. Наша былая близость растворилась в сумасшедшей гонке перед началом суда. Я прихожу домой еще позже – на Риджент-стрит уже горят рождественские гирлянды, и машины едут медленнее, потому что все притормаживают и любуются ими. Мы с Эдом уже не обсуждаем, что ему хочется на ужин: он сам что-нибудь себе готовит. Зато он перестал пить. Ему, видите ли, нужна «ясная голова», чтобы рисовать по вечерам. Я убеждаю себя: я не передала Эду слова Тони, чтобы муж не волновался и не отвлекался.

– Звонила твоя мама, – сообщил Эд, когда я вернулась с работы без пяти одиннадцать. В его тоне явственно слышался намек, что он почти не видит жену и ему уже давно достается поцелуй в макушку вместо страстных объятий. – У нее что-то срочное, – добавил он, возвращаясь за наш маленький кухонный стол.

Повсюду наброски: девочка накручивает на пальчик прядь волос, девочка бегает в парке, девочка перепрыгивает лужи, девочка читает книгу, набросив на плечи кардиган, девочка готовит у плиты. Снова девочка, уже скорее девушка, с едва намеченным лицом. Все готово для большой картины, которую Эд намерен скоро начать писать.

Неожиданно я ощутила укол ревности. Мне тоже хочется ощутить творческое вдохновение, а я буксую. Запуталась в чем-то непомерно большом для меня, барахтаюсь в паутине лжи и полуправды, которую мне, с моим ограниченным опытом, приходится распутывать. И так достается не мне одной: другая молодая адвокатша в нашем бюро бьется над делом о разводе, не зная толком, как его вести. Остается только сочувствовать ее клиентке.

Мама взяла трубку сразу, и на миг я словно оказалась дома. Она уже украсила холл мишурой, заплетя ее между столбиков перил. Омела свисает с центральной люстры из тележного колеса, остролист обрамляет фотографии над лестницей, в том числе наши с Дэниэлом пастельные детские портреты. На обеденном столе изящные безделушки, чтобы скрыть пустоту на месте пятого прибора. Рождественское убранство ждет моего приезда, потому что без последнего ребенка у моих родителей как бы ничего и нет.

Тяжесть ответственности чувствовалась в моих виноватых словах:

– Извини, уже поздно, но я была на работе…

Я ждала, что мать опять скажет: я пропадаю в своем бюро, а молодому мужу нужно чаще видеть молодую жену. Но я вдруг догадалась, еще прежде чем услышала ее прерывистый голос: что-то случилось.

– Что? – хрипло спросила я.

После Дэниэла у меня было странное ощущение, что ничего плохого – по-настоящему плохого – уже не произойдет. Оказывается, в этом я не одинока. Вскоре после того, как не стало Дэниэла, я слышала по радио выступление женщины, у которой дочь погибла в аварии, – так вот, она считала, что о выжившем сыне можно больше не беспокоиться, худшее уже позади… Я жила с этим ощущением, пока сейчас не услышала мамин голос.

– Что-то с папой? – с трудом произнесла я. Я представила, что он лежит у нижней ступеньки лестницы. Сломал шею. Или инфаркт.

– Нет, мы-то здоровы…

От облегчения у меня выступил пот. Эд сосредоточенно вглядывался в женщину с пустым лицом, но по его позе я заподозрила, что он прислушивается.

– Тогда кто?

– Мерлин… Он… Его больше нет.