– Зачем ты мне все это рассказала? – спросила фру Сёдерквист.
– Мне показалось, что я обманываю сама себя. Что это отчаяние мешает мне увидеть все как есть.
Рейчел стала другой, пока рассказывала свою историю. Она словно сменила кожу. Хрупкая девушка осталась в прошлом, и теперь перед Ханной сидел солдат. У него были волосы Рейчел и одежда Рейчел, но глаза – другие.
Папо посмотрела на собеседницу:
– Ты знаешь иврит?
– Нет, к сожалению. Моя бабушка очень расстраивалась по этому поводу.
Рейчел склонила голову набок.
– Бабушка? Ее тоже затронул шоа? Холокост, я хотела сказать?
– Она была в Треблинке, вместе с дедушкой.
Разведчица кивнула.
– Когда выжившие получили наконец возможность отправиться на Святую землю, как, думаешь, там их встретили?
Ханне стоило усилий держать глаза открытыми.
– С распростертыми объятиями? – продолжала спрашивать Папо. – Или те, кто их принимал, стыдились того, что сами избежали ада? Я что-то читала об этом. Людей, выживших в катастрофе, часто преследует чувство вины.
Некоторое время Рейчел молчала, а когда она заговорила снова, в словах ее зазвучала горечь:
– Это так, израильтяне стыдились. Но не того, что сами избежали ада. Они презирали своих выживших собратьев за трусость и малодушие.
– Но это безумие…
– Именно поэтому Иегуда Бауэр[33] выступил тогда со своими знаменитыми тремя заповедями: «Не будь жертвой, не будь преступником и не оставайся пассивным наблюдателем».
Ханна смотрела на собеседницу. Рейчел не было – на ее месте у окна по-прежнему сидел солдат.
– Я верю Бауэру, – продолжал он голосом Рейчел. – Поэтому и избрала единственно возможный путь…
Тут Ханна не выдержала: