Раздвигаю жалюзи и вижу у дома машину. За рулем Колетт.
Шагаю по лужайке, замерзшая трава хрустит под ногами.
Мы сидим в машине. Это машина Мэтта, она не такая красивая, как у тренера – в ней пахнет сигаретами, хотя я не видела, чтобы Мэтт Френч курил.
На подстаканнике пятна – кольца от кофе. Как годовые кольца на срубе старого дерева.
Что-то касается моей ноги – ручки полиэтиленового пакета или краешек старого чека – что-то, оставшееся от Мэтта Френча.
В этой грязной машине меня вдруг охватывает странное чувство – как в тот раз, когда я увидела Мэтта на кухне после полуночи. Он сидел, склонившись над тарелкой овсянки – фирменным блюдом Колетт, ее особой органической смесью, на вид состоящей из камней, сажи и опилок. Я догадалась, что это и есть его ужин. Он сидел, ссутулившись и свесив ноги в одних носках, на голове его были наушники, чтобы не слышать, как мы истерично смеемся, как чавкаем жвачкой.
И вот теперь то же самое. Я представляю, как бедняга Мэтт сидит в аэропорту или офисной башне где-то в Джорджии, в конференц-зале в чужом городе, где собираются такие, как Мэтт Френч и занимаются тем, чем занимается он – тем, что нам совсем не интересно. И я сомневаюсь, что нам бы было интересно, если бы мы даже знали, что это.
Когда я думаю о нем, я вспоминаю его глаза, в которых сквозят самые разные чувства. Они совсем не похожи на глаза Уилла, потому что в глазах Уилла всегда был только сам Уилл. А в глазах Мэтта Френча – только Колетт.
– Его все еще нет? – спрашиваю я.
– Нет? – она непонимающе смотрит на меня.
– Мэтта, – уточняю я.
Она отвечает не сразу.
– А, – спохватывается она и на секунду отворачивается. – Нет.
Как будто и думать о нем забыла.
Положив руки на руль, она произносит:
– Есть новости, Эдди.
Браслет. Наконец-то она собралась рассказать мне о нем.
– Полицейские, – продолжает она. – Кажется, до них дошли слухи. Они спрашивали меня, какого рода отношения связывали нас с Уиллом.
– А, – только и могу выдавить я.
– И я снова сказала, что мы были просто друзьями. Наверное, они просто пытаются разобраться, что у него было на душе.