И наконец вижу ее машину.
Она сидит на террасе, подтянув к груди одно колено, положив на него подбородок, и курит сигареты с гвоздикой. Я подхожу беззвучно, но она слышит меня.
– Хэнлон, – произносит она, – как порепетировали?
– Отлично, – сжав зубы, отвечаю я. – Мы их всех порвем. Видела бы ты нашу «елочку».
– Главное, не наклоняйся, когда подсаживаешь флаера, – говорит она. – Приседай и тяни, иначе вся пирамида развалится.
– Я так и делала, – вздрогнув, отвечаю я. – Ты просто не видела.
– Прости, что не пришла, – она убирает пепельницу с соседнего шезлонга.
Если бы ее руки не дрожали самую малость, этот вечер был бы похож на все остальные.
– У тебя была уважительная причина, – я усаживаюсь в шезлонг. Наши одинаковые куртки с эмблемой «Орлов» застегнуты до самых подбородков.
– Я так понимаю, сегодня капитан была за главного? – спрашивает она. – Или ты не хочешь об этом говорить?
Я вдруг особенно остро начинаю ощущать холод и одиночество, и мне хочется лишь пробиться сквозь ее ледяное совершенство. Взять и разбить этот лед.
– Ты была там, – говорю я. – Была с Уиллом той ночью.
Она молчит.
– И в столб ты врезалась не на детской площадке в Букингем-Парке. Вы с Уиллом поругались. Ты врезалась в столб на парковке бара «Стэтлерс». У вас все было кончено. Он порвал с тобой, он больше не хотел тебя видеть.
Она сидит неподвижно, как статуя.
– И ты не находила его уже мертвым, – я решаю довести дело до конца. – Ты была с ним. В его постели. Ты лгунья. Все, что ты мне наговорила, было враньем.
Я резко наклоняюсь к ней и чуть не кричу ей в ухо.
– Ты – лгунья. А кто ты еще?
Она не шевелится, даже не поворачивает головы.