– И что? – вскинулась девушка. – Раньше мы почему-то видели свет в некоторых домах. А теперь кругом полная темень! И фонари не горят, только луна…
В этом месте Роза запнулась, и Роберт Ринатович отметил про себя, что, возможно, внучка тоже заметила это непрекращающееся ночь за ночью полнолуние. Но в тот момент на это никто не обратил внимания. Женщины загомонили, принялись говорить что-то, перебивая друг друга. Римма пыталась выдвигать логичные предположения, Роза горячо опровергала, Регина-Румия повторяла банальности примиряющим тоном.
Старик не вслушивался. Просто ждал, когда они успокоятся. А когда все в конце концов замолчали и повисла тишина, он тихо предложил:
– Давайте завтра сходим и посмотрим. Никто из нас не знает ответа на вопрос Розы, и, обсуждая эту тему, мы только сами себя пугаем. Нужно выйти со двора и прогуляться по поселку.
Роза сразу поддержала деда, сестра тоже, хотя было видно, что это далось ей нелегко. Наверное, жизненный опыт подсказывал, что о некоторых вещах лучше не знать наверняка. Вслед за ней согласилась и Регина. Вид у нее при этом был такой несчастный и потерянный, что Роберту Ринатовичу захотелось подойти к дочери, обнять, погладить по голове, как маленькую. Сказать, что все будет хорошо, спросить, что случилось, чего она так боится… Но он, разумеется, остался на месте. Дочь давно не нуждалась ни в нем самом, ни в его утешении.
Когда Регина, около года назад или чуть больше, объявила, что теперь ее нужно называть Румией, они все сидели в гостиной Риммы, в ее городской квартире. Был какой-то семейный праздник – одно из их безликих сборищ, на которые семья собиралась без желания, отдавая дань традиции.
Дочь очень волновалась – он сразу понял это по ее виду, по тому, как она комкала в руках салфетку и покусывала губы. Роберт Ринатович понятия не имел, что она собирается сказать, когда Регина попросила минуточку внимания. Это прозвучало немного нелепо, как будто они все были на партсобрании, но тем не менее Римма, сам Роберт Ринатович и Роза повернулись к Регине и замолчали, выжидательно глядя ей в лицо.
– Хотела вам сказать, что я… – Она запнулась, немного покраснела, но все же договорила, вполне твердо и решительно: – Я приняла ислам.
– Что? – ошарашенно переспросила Роза, глядя на мать как на незнакомого ей доселе человека.
Регина не успела ответить, как Римма бросила с жесткой усмешкой:
– Надо же, удивила! Ты у нас вечно что-то принимаешь. То успокоительное, то желудочное, теперь вот ислам.
Регина вспыхнула, как-то странно дернулась, словно ее ударили, и посмотрела на отца. Как будто искала поддержки. А он сделал то, чего не мог себе потом простить, о чем старался не думать. То, что вбило последний гвоздь в крышку гроба, где покоились остатки их отношений. Он усмехнулся вслед за Риммой и качнул головой: так, мол, и есть, все верно, милая сестрица.
Дочь закаменела, потемнела лицом, выпрямилась на стуле. Роберт Ринатович сразу понял, как сильно она задета, насколько оскорблена, и дорого дал бы, чтобы изменить все, отреагировать по-другому. Ведь на самом деле ему было интересно узнать, что подтолкнуло Регину к такому необычному решению, что стоит за всем этим, она ведь никогда не проявляла интереса к религии. Но было уже поздно.
– Мне все равно, что вы думаете о моем решении. Это важно для меня, и менять я ничего не собираюсь. Я приняла ислам и сменила имя. Прошу всех вас отныне звать меня Румией, – отчеканила она и вышла из-за стола.
Больше ничего и никогда не говорила на эту тему – не объясняла, не реагировала на теткины тычки и подначки, на виноватые отцовские взгляды и безмолвные вопросы. Он часто читал в книгах, как одна фраза, невзначай брошенное слово или неосторожный взгляд могут разрушить любовь или дружбу, но никогда и не предполагал, что может столкнуться с чем-то подобным. Однако пришлось.
Так что теперь Роберт Ринатович точно знал: дочь не примет ни его сочувствия, ни поддержки. Он постоянно подводил ее, предавал и бросал, порою сам того не желая и не замечая за собой. А тот последний эпизод поставил окончательную точку. Регина-Румия была внимательна и вежлива – но холодна и непримирима.
Роберт Ринатович потер руками лицо. Ладони были сухие и холодные, хотя в комнате тепло, даже жарко. Старческая кровь студеная, она течет по венам лениво и неохотно, густеет, чтобы однажды превратиться в смертоносный тромб и закупорить хрупкий сосуд. Убить. Мысль о том, что нечто внутри его организма, то, что может и должно заставлять его жить, однажды превратится в убийцу, была неожиданной, шокирующей.
Но уже в следующую минуту старик поймал себя на мысли, что хочет, чтобы все прекратилось. Кончилось вечное ожидание, бестолковая писанина, тяжелая вина за все и вся, нарастающая немощность.
В дверь осторожно постучали. Он убрал руки от лица и суетливым движением переложил какие-то бумажки на столе, словно его застали за каким-то неприличным занятием. Потом, сообразив, что стоящий за дверью желает войти, сказал:
– Войдите! – Это прозвучало громко и испуганно.