Обман

– Да. Так что теперь я, видимо, сирота. Отца не знаю, мать умерла, когда мне было двадцать… и вот она я, перед вами.

– От чего она умерла?

– Аневризма.

Я ненавижу об этом говорить. Мать умерла от обширного внутримозгового кровоизлияния, явившегося результатом разрыва аневризмы, и даже от одних только этих слов к горлу у меня подступает тошнота. Она жила одна в доме в Ньюбурге, доставшемся ей в наследство после смерти родителей. Как мне казалось, она была вполне счастлива. Дружила с соседями, и они, как все жители пригородов, одалживали друг другу садовые инструменты, угощали спаржей или укропом с собственного огорода, и занимались прочей фигней в таком же духе.

Когда я приезжала домой, она всегда ждала меня. Но почему-то мне было совсем невмоготу оставаться под ее крышей. После двух-трех ночей мне становилось так тревожно, так не по себе, что приходилось возвращаться обратно в кампус или ехать на поезде к друзьям в Нью-Йорк и жить у них.

Когда после школы я собралась в колледж, мать сказала мне, что я медленно убиваю ее – тем, что бросаю здесь одну. Она всю жизнь отравляла меня какими-то странными идеями, я жила в ее мире, ее реальности, и другой у меня не было, поэтому никто не мог помочь мне открыть глаза на то, что ее способ взаимоотношений с людьми был довольно диким и даже опасным. Я думала, что так живут все дети – лежат ночами в кроватях и думают, проснутся ли они завтра рядом с ангелом или с чудовищем. Как выяснилось, далеко не все.

– Должно быть, вам было тяжело.

– Конечно, мне было тяжело, Трэвис. Моя мать умерла, и меня не было с ней, когда это случилось. Доктора сказали мне, что никто не смог бы ей помочь, что кровоизлияние произошло очень быстро и было слишком сильным, однако это утешение из разряда «так себе». Такое нельзя просто убрать в шкаф, образно говоря, и продолжать как ни в чем не бывало жить дальше. Это был гребаный чертов кошмар, и потом жизнь тоже почему-то не превратилась в сплошной пикник.

– Что вы имеете в виду – «не превратилась в пикник»?

О господи, а ведь этот парень мне так понравился, когда только вошел в дверь. А сейчас он напоминает карикатуру на психиатра, которые так часто видишь в газетах, журналах – да где угодно. С таким же успехом он мог бы для завершения образа надеть твидовый пиджак с замшевыми нашлепками на локтях и принести с собой трубку.

– Я имею в виду, что это был полный кошмар и неразбериха. Мама много лет не работала, и, хотя она умудрялась поддерживать впечатление – и у меня, и у окружающих, – что со средствами у нее все в порядке, на самом деле оказалось, что она по уши в долгах. Мне пришлось продать дом сразу же после ее смерти и по цене гораздо ниже рыночной, и этого хватило только на то, чтобы оплатить долги и организовать более или менее достойные похороны. И я была вынуждена кремировать тело, потому что у меня не хватило денег на участок для могилы.

Она не оставила завещания и не отложила ни цента на похороны и все такое, так что штат Нью-Йорк отдал мне все ее вещи, и они ушли практически за бесценок на распродаже еще до того, как купили дом. Последнее «да пошла ты» двадцатилетней дочери, в общем, еще ребенку, который и сам не знает, как жить и в какую сторону плыть. Так что нет, это был далеко не гребаный пикник.

– У вас с ней всегда были жесткие отношения?

– Трэвис. Это тестирование, которое должны пройти все члены психиатрической больницы. И результаты его будут отправлены в ДПЗ для того, чтобы там могли установить, требуется ли нашему заведению реструктуризация или нет. Так скажите на милость, неужели в самом деле так важно – выжать из меня все вкусные подробности моих взаимоотношений с матерью в детстве? Это реально имеет значение? – «Говнюк. Вуайерист».

– Видите ли, вы – один из двух штатных психологов в этой больнице и, конечно, знакомы с оценочными тестами, которые заполнили утром. И я просто пытаюсь понять, почему вы набрали такие высокие баллы по оси 2, кластер В.

– Что? – Я внезапно выпрямляюсь, как будто в горло мне загнали кол. – Расстройство личности?

– Да. Во всех тестах.

6 декабря, 11:13

Ричард кладет газеты на край стола, а кепку – на газеты, как и в каждую нашу бесплодную вторничную встречу, наугад вытаскивает из стопки ту, с которой он сегодня начнет, и полностью отдает свое внимание чтению. Я уже расстроена выше крыши, а мое терпение почти на исходе, чего быть, конечно, не должно. Мне только что сообщили, что я набрала много баллов по шкале «расстройства личности». Это абсолютно невозможно. Мне кажется, что судьба внезапно и несправедливо обернулась против меня, с помощью этих говнюков из ДПЗ, которые позволили себе ковыряться в моей личной жизни. И вдобавок я даже не могу заставить своего пациента отвечать на мои вопросы.

Он, конечно, разговаривает со мной, но толку от этого никакого. Его рассказы никак не помогают мне понять, почему же его все-таки направили в психиатрическую больницу. Я просто хочу сделать свою работу – докопаться до дна, постичь всю глубину личности этого огромного, непроницаемого парня. История болезни – если можно так назвать файл с почти пустыми страницами – лежит передо мной. Она открыта. Открыт также и компьютерный файл – на случай (хотя на это практически нет шансов), что Ричард все же решит начать сотрудничать со мной. С каждой неделей я все больше и больше теряю надежду. Я бесполезный специалист.

– Ричард! – произношу я тоном тренера, беседующего с игроком – звездой команды. – Как насчет того, чтобы заполнить вашу историю болезни? – и постукиваю по бумаге тупым концом карандаша.