Ненужные,

– И ты тоже.

– Сапог, че-то Данилыч сегодня весь вечер напрягает, – пьяно хихикнул Леха, ковыряясь в зубах пластиковой вилкой.

– Угу. Он не врубается, что сам, типа, соучастник, – кивнул Сапог, и лицо старика залилось краской.

– Молчать! – внезапно заорал он, побагровев. – Молчать и сидеть на месте, мерзота!

Он отлепил от головы окровавленную тряпку и швырнул ее в Сапога. Влажный от крови край хлестнул по щеке уголовника, но тот даже глазом не моргнул, лишь усмехнулся.

Молниеносным движением Данилыч схватил костыль Керосина, все это время валявшийся на полу. Леха с искаженным ненавистью лицом поднялся с табурета, но он успел сделать лишь шаг, как подмышечная часть костыля, словно боксерский кулак, врезалась ему в нос. Послышался хруст сломанных хрящей, хлынула кровь. Треснул и ветхий костыль, сплошь перемотанный грязной изолентой. Данилыч ударил снова, но Леха умудрился пригнуться, и костыль гулко стукнулся об табуретку, окончательно сломавшись пополам.

Заверещав от страха и боли, Леха попятился назад и, споткнувшись о кабельный барабан, с грохотом свалился на пол, дрыгая ногами.

Данилыч взял в руки бутыль с остатками самогона.

– Я убью тебя, вонючий старик, – спокойно сказал Сапог, вытирая пятно крови с лица.

Данилыч, не меняя выражения лица, с силой опустил бутыль на телевизор. Синее небо на запыленном экране моргнуло, в стороны брызнула стеклянная шрапнель.

– Сунешься – порву глотку, – предупредил старик, выставив вперед «розочку», ощетинившуюся прозрачно-хищными зубьями.

Сапог нагнулся, с усилием поднимая над собой кабельную катушку.

Леха, поскуливая, отполз к лестнице, ведущей наверх. Кровь хлестала из сломанного носа, как вода из лопнувшей трубы.

Сапог поднял над собой импровизированный стол и, взревев, пошел на отца. Катушка с треском врезалась в пол, где только что стоял Данилыч – в последнее мгновенье ему удалось отпрянуть. Переведя дыхание, уголовник вновь ухватился за неоструганные края барабана, и в эту же секунду ему в щеку уткнулось разбитое горлышко бутылки.

– Тебе в церковь надо, Леня, – зашептал Данилыч, дыша смесью чеснока и перегара. – Молиться и исповедаться. Дьявол в тебе, гаденыш!

Тяжело дыша, Сапог разжал пальцы и, медленно выпрямившись, произнес:

– Хорошо, батя. Как-нибудь загляну на чай к попу. Но сейчас я приятно удивлю тебя.

Данилыч затряс седой головой, словно мокрый пес:

– После этой ночи ты мне не сын.

– Убери стекляшку, и я отведу тебя в подвал, – предложил Сапог, стараясь унять прерывистое дыхание.