Бесчисленные коробочки и баночки, нестройными рядами стоявшие на полке, неожиданно начали бледнеть, стремительно теряя краски, пока не стали полностью прозрачными, как чистейший хрусталь. Хранящиеся внутри болтики-гаечки-шплинты-саморезы-шурупы – все это медленно и лениво шевелилось, перекатывалось и подрагивало, словно горки кишащих опарышей, источая при этом розоватое свечение. Затем на прозрачной поверхности емкостей с внезапно ожившими крепежными изделиями проступила бледная паутина, постепенно наливаясь ярко-алым цветом, со стороны напоминая кровеносную систему.
Наконец один из контейнеров полностью окрасился влажно-красным цветом, после чего с сочным чавканьем лопнул, как раздувшаяся от крови пиявка.
Клейкие, блестящие алым кляксы забрызгали стену и часть потолка.
Керосин зажмурился, а когда вновь разлепил воспаленные глаза, взорвалась коробка с гвоздями. Потом банка с гайками и шайбами.
Чпык! Шмак! Хлюп!
Наркоман ошарашенно моргал глазами, буквально кожей лица ощущая брызгающие на кожу теплые клочья крови и плоти.
– Сапог! – хрипло позвал он.
В гараже внезапно стало темно, и до его слуха донеслось, как где-то под ним, внизу что-то тонко хрустнуло. Будто ребенок надкусил вафельное пирожное.
Тяжело дыша, Керосин попытался приподняться, в благоговейном страхе глядя, как с оглушительным треском буквально взорвались дверцы подвала. Щепки разлетелись свистящей шрапнелью, одна из которых рассекла ему щеку.
С каждой октавой нарастал странный гул, заунывно-обреченный, предрекая беду.
– Нет, – прошептал Керосин, глядя, как прямо из подвала медленно, словно возникающий из воды мистический остров, выползает громадная, заросшая мхом ветряная мельница. Натужно заскрежетали жернова, с мерзким раздражающим скрипом закрутились старые лопасти, и, глянув внимательней, Керосин едва сдержался от вопля: на каждой из них болтался разлагающийся труп.
Мельница, словно живая, вылезла из подвала, раскрошив при этом бетонный пол, и начала медленно приближаться к Керосину, извивающемуся от ужаса, словно червь на раскаленной сковороде.
– Нет… нет, нет, – лепетал наркоман, мотая головой, как если бы от этих действий мельница убралась бы обратно в подвал.
Остро чувствовалась трупная вонь, смердящими волнами исходившая от кружащих в воздухе мертвецов. Мелькали оскаленные зубы, безжизненные глазницы и белеющие кости, пробивавшиеся сквозь гнилую плоть. Над верхушкой жуткой мельницы гудело темное облако мясных мух.
– НЕТ! – завизжал Керосин, брызгая слюной вперемешку с кровью, когда до его ошалевшего от ужаса сознания дошло, что он знает мертвецов, подвешенных на крылья этой чудовищной мельницы. Вон Сапог… один казак с его ноги слетел, обнажая гнилую стопу, ребра торчали, как сломанные зубья всеми забытой расчески. Вон Леха, с содранным лицом и болтающимися кишками, на блестящей слизью петле примостилась летучая мышь…
Вон Чингиз, с распухшей темно-зеленой физиономией утопленника и своей неизменной ледяной ухмылкой: «Когда должок вернешь, Керосин?!»
А это… это его немощная лежачая мать… Лошадиные зубы выпирают, словно челюсть вот-вот вырвется из пазов и, клацая желтыми клыками, вцепится ему в горло. Дряблые морщинистые груди смешно болтались, словно два темных мешочка с сушеным дерьмом, а черные скрюченные руки тянулись к нему.
Послышался звук сминаемой фольги, затем что-то глухо щелкнуло, и трупы неожиданно вспыхнули ослепляюще-желтым пламенем. В воздухе поплыла тошнотворная вонь пожираемых огнем мертвецов.
Керосин закусил разбитую губу, потекла свежая кровь.