Подёнка

Дверь дома двигалась, ее очертания то становились четкими, то расплывались. Ключ никак не вставлялся в замок. То ли ключ был не того размера, то ли замок. Или они оба.

Чарли вгляделся в ключ. Он узнал его, но не узнал держащую его руку. Обеспокоенный, он осмотрелся по сторонам. Рядом с дверью виднелась лестница, ведущая в подвал. Там находятся мусорные баки. Лестница показалась ему знакомой, но опять возникло чувство, что это не лестница его многоквартирного дома.

Прист едва не упал, спускаясь по ней.

Как он и ожидал, там находился мусорный бак. Он был старый – круглый, стальной. Не один из тех новых на колесиках, у которых разные цвета. Цвета что-то означали, но он не мог вспомнить, что именно [13]. Из бака послышался какой-то ужасный шум, и через какое-то время Прист понял, что это его собственный смех.

Он подумал о Джессике Эллиндер и ее глазах, наполовину скрытых волнами рыжих волос.

– Чарли?

Он узнал этот голос. Или он просто узнал свое собственное имя? Снова послышался шум – кто-то спускался по лестнице и заворачивал за угол.

Мелькнула мысль о том, что он попал в ловушку.

– Чарли? – Голос был тихий и приятный. – Что ты делаешь в моем мусорном баке?

Прист смотрел на разворачивающуюся перед ним сцену через заиндевелое оконное стекло. У кухонного стола стояла женщина и намазывала маслом тост. Она выглядела обеспокоенной, что-то ее тревожило. За обеденным столом сидел мужчина, сгорбившись и положив голову на вытянутую руку. Прист узнал в этом мужчине себя, и его обжег стыд. Он смотрел из окна, но смотрел не на себя самого, а на кухню вообще. Она была маленькая, но чистая и опрятная, на кухонном столе стояли красный электрический чайник и такого же цвета тостер. В воздухе витал запах кофе, и Чарли подумал, что этот запах должен бы ему нравиться, но сейчас он находил его тяжелым и тошнотворным.

Через некоторое время он почувствовал, что держит в руке обжигающе горячую чашку. Рука болела, и он посмотрел на нее, чтобы проверить, отчего. На ней не оказалось этикетки с инструкцией, которая объяснила бы ему, что с ней надо делать, если она повреждена. Следовало бы забеспокоиться – но Чарли не испытывал беспокойства. Это неважно. Это точно его рука, только очертания немного искажены.

Она обращалась к нему. Женщина, которая намазывала маслом тост. Она была чем-то озабочена, может, даже немного раздражена.

У Чарли возникло смутное ощущение, что что-то не так. Он знал и мужчину, сидящего за столом, и женщину, которая сейчас чем-то смазывала его обожженное запястье.

Его запястье горело.

– О господи, – сказала женщина. Прист удивился, что так хорошо ее слышит, несмотря на стекло. Он заметил, что чайник теперь черный. Прежде он вроде был красным? – Чарли, тебе надо прийти в себя. Ты меня слышишь?

Прист слышал, но ее голос теперь звучал приглушенно, как объявления на пристанционных платформах.

По глазам, мешая видеть, двигалось черное пятно. На него надвигалась тьма. Правая сторона лица заболела так сильно, что он коснулся ее рукой, проверяя, не течет ли кровь. У него возникло ощущение, будто чья-то гигантская рука сжала внутренности и выворачивает их.

– Я беспокоюсь за тебя, Чарли, – говорила женщина. – Твое состояние ухудшается. Дело в том, что… сам понимаешь… я не хочу, чтобы… В общем, не знаю. Я просто беспокоюсь.

– Что тебя беспокоит? – спросил он.

– Ты клянешься, что потом ничего не помнишь. Ты по нескольку часов живешь как в вакууме. Неужели это тебя не пугает?