Подёнка

В дверь постучали – три торопливых удара кулаком, и не успел Рак отреагировать, как она распахнулась. На пороге стоял солдат, раскрасневшийся и потный, несмотря на холод. К висящей на его плече винтовке был примкнут штык. Рак с трудом припомнил его имя. Пэрис. Рядовой Пэрис.

– Сэр, вы должны пойти туда. – Солдата била крупная дрожь.

– Что стряслось? – Рак взял из ящика пистолет. Слава богу, он оказался на месте.

– Это касается доктора Шнайдера…

Рядовой Пэрис резко повернулся, выбежал в коридор и, громко топая, сбежал по лестнице.

Чтобы не отстать от него, Раку тоже пришлось бежать. Вслед за Пэрисом он пересек двор, оглядываясь по сторонам в поисках Евы. Где же она? Он обернулся и посмотрел на дом. Свет в кухне не горел. И в окнах второго этажа тоже не видно никакого движения. Все было неподвижно и безмолвно.

Если не считать этого чертова петуха.

Пэрис распахнул дверь одной из построек, и Рак увидел еще двух солдат, их лица частично освещались свисающей с потолка лампочкой без абажура. Они отпрянули от полковника – это были те самые солдаты, которым он приказал похоронить Фицджеральда.

– В чем дело? – резко спросил он.

Солдаты испуганно переглянулись. Рак уже начинал терять терпение.

– Ну? Что там?

Один из солдат поднял щеколду на двери камеры Шнайдера. Похоже, замок на ней уже отперли. Дверь открылась, и солдат жестом показал Раку, чтобы тот вошел.

Рак достал пистолет, вслед за ним с винтовкой наперевес в камеру последовал Пэрис. Остальные двое остались снаружи, заглядывая внутрь.

Но оружие и не понадобилось. Шнайдер сидел на полу, прислонясь к кровати, и не представлял никакой угрозы. Его лицо с резкими чертами было изуродовано до неузнаваемости: окровавленное, распухшее, нос свернут набок. Тело также покрывали раны, а на одежде темнели пятна крови. Более всего пострадали ступни – они превратились в кровавую кашу.

– Мы нашли здесь эту штуку, полковник, – сказал один из солдат.

Рак повернулся. Солдат держал в руке окровавленный молоток-гвоздодер.

Полковник прошел вперед и опустился на колени. Глаза Шнайдера заплыли, дыхание было затруднено. Его раны ужасали. Сердце Рака билось часто и гулко. Нет, он не испытывал к нацисту никакой жалости – тому всего лишь воздалось по заслугам, – но сначала Фицджеральд, а теперь вот это… Похоже, затевалось какое-то злое дело.

– Кто это вас так разукрасил? – тихо прошептал Рак.

Шнайдер повернул голову, тяжело дыша. Когда он заговорил, в его голосе не осталось ни следа былого высокомерия – это было хрипение умирающего.

– Вы не поверите – ваша маленькая стенографистка.