Харизма

Ладно, я-то вправе. Потому что я знаю, что эти слова – чушь собачья. Но я не могу заявить об этом, потому что я не рассказывала о своих новообретенных способностях читать лица никому, кроме Шейна. Зачем еще сильнее пугать людей, которых любишь, или, что еще хуже, заставлять их смущаться, когда ты рядом? Я крепко стискиваю руки.

– Просто хотела убедиться, что мы не пропустили ничего важного.

Мама говорит:

– Мы все хотели бы, дорогая. В «Nova Genetics» и в CDC[10] исследователи неустанно работают над лекарством. И на них мы должны возложить все надежды.

Я отчетливо улавливаю мамины эмоции. Она отчаянно пытается поверить в науку, которая может подарить мне исцеление. И ей приходится справляться с гневом, обращенным на доктора Стернфилд.

Только ради нее я говорю:

– Ладно.

Но мой собственный гнев только разгорается с новой силой. Нарезая болгарский перец, я все сильнее утверждаюсь в мысли, что мне надо обязательно поговорить с мамой доктора Стернфилд и выяснить, что же она скрывает. Не исключено, что доктор Стернфилд оставила важные данные, а ее мать скрывает их, чтобы не дать другим еще сильнее очернить память ее дочери? А может, эти данные продадут на секретном аукционе тому, кто больше заплатит, например новостному агентству или фармацевтической компании? Ладно, это уж слишком натянуто, но, чтобы разгадать эту тайну, я должна узнать все, что смогу, о женщине, которая разрушила так много жизней.

Но заниматься этим сейчас нет времени. Мама призналась, что она попросила Эви позвать «гостей». Джек, Сэмми и я заняты расстановкой тарелок, кружек и салфеток, когда звенит дверной звонок.

Мама впускает в комнату Эбби и нескольких девочек из команды по плаванию. Эви входит сразу следом за ними, вместе с Рэйфом. Их намного меньше, чем было приглашено, но намного больше, чем я ожидала. Мои гости принесли цветы и еду, но их лица искажены тревогой.

Я не хочу испытывать дружбу, предлагая им объятия. Эви становится исключением и обнимает меня первой, а остальные смотрят на нас, вытаращив глаза. Слава богу, что на свете есть Эви.

Мы собираемся в моей гостиной, и вскоре уже болтаем и шутим, как будто я вовсе не больна, и возможно, смертельно. На самом деле у них миллион вопросов о моем пребывании в больнице и о других детях, чьи имена появлялись в новостях, в особенности о Шейне. Конечно, все держатся от меня дальше расстояния вытянутой руки, но их притягивает то, что я могу рассказать. Это странно. Пожалуй, странно – это подходящее слово для описания моей жизни в последнее время.

Я восседаю на диване, как королева, и рассказываю свою историю. Они прислушиваются к каждому моему слову. И это хотя бы доставляет мне удовольствие.

Мама все время занята чем-то на кухне и отмахивается от всех, кто пытается ей помочь.

– Просто развлекайтесь, ребята.

Каждый раз, когда я смотрю в ее сторону, она широко улыбается. С грустью я понимаю, что именно такое мероприятие она мечтала для меня устроить – в совершенно других обстоятельствах. И напряжение, которое я замечаю в ее взгляде, говорит мне, что ее страх за мое здоровье ни на секунду не покидает ее мысли.

Снова звенит дверной звонок. Я тут же вскакиваю и успеваю к двери раньше мамы. На крыльце топчется худой паренек в черной толстовке с изображением скелета на рукаве. Он криво улыбается:

– Мы слышали, тут все веселье собралось.

В отличие от моих друзей, он наклоняется вперед, будто хочет личного и близкого общения.

Я высовываюсь из двери: