Харизма

Дверь машины открывается и свет фар освещает лицо мужчины. Ему лет тридцать, у него короткие волосы и мягкие щеки. Когда он выходит из машины, его лицо скрывает темнота, но перед этим я замечаю что-то странное в его глазах. Какую-то жесткость, которая настораживает меня и не дает мне воспользоваться этим шансом выбраться в безопасное место с этой Богом забытой дороги – возможно, единственным.

Он окликает меня еще несколько раз, а потом бормочет ругательство себе под нос, возвращается в машину и уезжает прочь. Слезы катятся по моим щекам, когда я вижу, как огни машины исчезают вдали.

Выждав еще несколько минут, я возвращаюсь на дорогу. На этот раз я держусь на обочине дороги, вместо того, чтобы идти посередине. И я постоянно прислушиваюсь, чтобы вовремя заметить шум двигателя.

Мои глаза постепенно приспосабливаются к темноте. Если бы только я могла видеть, как ночные животные. Однажды, с помощью генной инженерии, это станет реальным. Потому что, как бы люди не противились развитию технологий, всегда найдутся такие, как доктор Стернфилд – те, кто не могут устоять перед искушением улучшить человека. И однажды они сделают это, а кто-то пойдет даже дальше и модифицирует половые клетки, так что изменения передадутся последующим поколениям. И тогда, быть может, случится именно то, чего боятся протестующие – мы разделимся на несколько видов. Я вздыхаю. Но решение не в том, чтобы вообще не использовать генетические модификации. Слишком много людей, которым они могут помочь.

Проходит не то час, не то три часа, и отблески света, к которым я стремилась, наконец оказываются достаточно близкими, чтобы различить, что свет исходит от фонарей, выстроившихся вдоль дороги. Под ближайшим стоит маленькое прямоугольное сооружение, в котором я узнаю почтовый ящик. Я готова расплакаться. Покрытая гравием дорога ведет к дому, скрытому за деревьями. Но проволочная изгородь и надпись «Осторожно, злая собака» не дают мне просто броситься к его дверям.

А потом я с ужасом осознаю, что тот мужчина с жестким взглядом, который остановился, заметив меня на дороге, тоже может жить здесь. Или еще кто похуже. Как я могу решить, стоит ли доверять здесь кому бы то ни было, если не могу различить лица этих людей?

Я смотрю вдоль дороги. Через каждые несколько сотен метров у дороги стоит очередной почтовый ящик – и, видимо, очередной дом. Ладно, если я не могу оценить вероятность того, скрывается ли монстр в конкретном доме, мне придется предположить, что монстры не во всех домах.

Так что я становлюсь между двух домов, глубоко вдыхаю и начинаю кричать. И я кричу и кричу, будто не смогу замолчать никогда, будто прорвало плотину, и все мое тело захлестнула бурная волна бесконечных рыданий.

Где-то раздается лай и, наконец, зажигается свет на крыльце. Я продолжаю кричать. Через несколько секунд из дома выходит женщина с винтовкой.

Двадцать три

Сквозь вскрики и слезы я рассказываю женщине, что меня похитили и что мой друг остался у дороги, без сознания. Потом я опускаюсь на землю. Либо она застрелит меня, либо приведет помощь.

К счастью, она бежит обратно в дом, и вскоре вдалеке раздается вой сирены. Я шепчу благодарственную молитву. Собака продолжает лаять.

Врачи вносят меня в машину «скорой помощи», хотя я настаиваю, что могу идти.

– Я должна быть с Шейном.

Мое горло пылает от криков.

Один из врачей прикладывает что-то холодное к моей пострадавшей руке.

– Мы позаботимся об этом, мисс Крепкий орешек.

Нет, я мисс Крутая. Просто спросите Шейна.

Еще одна сирена удаляется в поисках ветки, которую я оставила на дороге. Когда двери «скорой», где лежу я, закрываются, меня пробирает дрожь, а когда врач вводит мне в руку иглу для внутривенных инъекций, меня бросает в холодный пот.

Мое сознание мутится, и мне мерещатся толпы врагов, которые яростно преследуют меня. Их лица корчатся от ярости и желания, и они подбираются все ближе и ближе. Но я не могу ни спрятаться, ни убежать.