– И каждый потом кровь убитой пьет! Чтоб как причастие, как круговая порука! – выдохнул возбужденный Дима и без спросу отхлебнул половину из Бориного стакана.
– Кровь? – протянул Гера и, перекинув ногу на ногу, сладко потянулся. – Ну, я даже не знаю. А это гигиенично? А то заразимся чем-нибудь…
– Да чем заразимся, Гера, чем заразимся? Это же самый кайф, понимаешь – еще теплую, как вино. Это – это настолько кощунственно и противоестественно, что если попробуешь, то продолжишь – снова и снова. Хотя бы чтоб доказать себе, что ты не слабак, что ты можешь это сделать снова, – горячо заговорил Дима. – Это как один раз ширнуться и глюки испытать, от которых тебе еще никогда так приятно не было. Да ты потом отца с матерью укокошишь, лишь бы снова «там» побывать, – протянул неожиданно медленно Дима и показал куда-то в сторону.
Зрачки его вдруг настолько расширились, что почти слились с контуром радужки, отчего Димин взгляд стал инфернальным, нечеловеческим. По всей видимости, Борин коктейль подействовало на Диму так сильно, что он начал отключаться от реальности и впадать в наркотическую кому. Но Боб и Гера, будто не замечая того, продолжили обстоятельно и с интересом обсуждать пикантную эстетику убийства.
– Нет, правда, в этом что-то положительное есть, – убежденно сказал Боря. – Ты знаешь, Гера, я уверен, дело выгорит. Денег загребем. Мы ведь станем продавать иллюзию убийства. Они, правда, не сами будут его совершать, зато во всем соучаствовать. А иллюзии – это самое выгодное, это всегда востребовано. Затем, соответственно, цепь раскаяния в совершённом, страх, паника – в своем роде наркотическая ломка, а потом опять порция адреналина в крови и всё по новой. А пятна крови – это как сильная эмоционально-вкусовая связка, на уровне синдрома Павловского рефлекса. Порезал, к примеру, палец и его облизал, прикусил язык или зуб, или десна заболела и во рту вкус крови – и тут же накатит воспоминание и желание снова испытать вседозволенности и остаться безнаказанным. Нет, я думаю, что кровь нужна.
– Ну раз вы так оба настаиваете, да еще меня и какой-то психологией педерастов и неврастеников грузите, пусть. Я почти убежден, что работать мы будем с одними душевнобольными. Их теперь так много, что даже можно выбирать. Как-никак рынок, теперь во всем рыночные отношения, – подытожил Гера и, налив себе рюмку коньяку, чокнулся и выпил с Борей за успех нового совместного предприятия.
6
Когда Диму и Геру посетила идея создать элитарный суперзакрытый клуб прирожденных убийц, то первой об этом узнала Варя, одна из его близких знакомых, с которой его многое связывало.
Гера попросил ее найти надежных женщин для участия в нетрадиционном арт-проекте. Варя тут же доложила об этом Селене, своей патронессе по закрытому ордену женщин-жриц тайного культа Изиды, в котором состояла – и лишь только после того, как та вызвала инкуба Сатурна и, ритуально совокупившись с ним, получила благоприятное пророчество, Варе разрешили участвовать, а еще – привлечь в новое для ордена дело ее старших подруг Инну и Жанну.
Варя уже была достаточно опытной колдуньей. Помимо низшей, симпатической магии во всех проявлениях (гомеопатическом и контагиозном) она освоила еще и высшую, индифферентную (инфернальную и астральную), так что ей не терпелось применить знания на практике.
Ей, как молодой колдунье, нужно было отведать человеческой крови, чтобы наконец пройти наивысшее магическое посвящение, но участвовать в слишком грязных обрядах ее сестры по ордену и одновременно близкой подруги Жанны ей претила врожденная брезгливость. Жанна дружила с сатанистами, глава которых Готлиб Рольпистон, известный как Гоблин, работал в морге прозектором и доставал для них необходимый для ритуалов человеческий материал – части тел мертвецов и сцеженную трупную кровь.
Для начала нужно было найти первую жертву. На эту роль другая ее сестра по ордену Инна очень рекомендовала свою коллегу по цеху поэтов Виолу Блейдун, творения которой просто ненавидела. По мнению Вари, стихи Виолы были такие же омерзительные, как и стихи самой Инны, с той только разницей, что Блейдун строки рифмовала.
Она специализировалась на любовной лирике и производила в бесконечном количестве такие опусы, как этот, например, под красноречивым названием «Банальность»: