Обсидиановая комната,

– Все это так ново для тебя. К тому же ты больна. Не торопи события. Это все, о чем я тебя прошу.

Она выдохнула с явным раздражением и откинула волосы с лица, не сказав ни слова. Диоген посмотрел на пакет. Он поставил скорость на максимальную, и пакет опустел уже почти наполовину.

– Твое дурное настроение вызвано ошибкой в формуле эликсира, – сказал Диоген.

Еще не успев договорить, он понял, что совершил ошибку.

– Мое дурное настроение, – сказала Констанс, подчеркивая эти слова, – вызвано твоей чрезмерной заботливостью, твоей манерой ходить неслышно по дому, прислушиваясь к каждому моему движение. У меня такое ощущение, будто меня выслеживают.

– Извини, я не понимал, что так сильно действую тебе на нервы. Я буду давать тебе всю свободу, какую ты пожелаешь. Скажи мне, что я должен делать.

– Для начала убери зрительную трубу из башни. А то мне кажется, что ты шпионишь за мной.

Диоген почувствовал, как его лицо залилось краской.

– Да, – сказала Констанс, вперившись в него острым взглядом. – Я вижу, что ты и впрямь шпионил за мной. Наверняка – когда я купалась на днях.

Диоген пребывал в смятении. Он не мог заставить себя отрицать это. Он просто не мог найти ответ, и его молчание было тем признанием, которое ей требовалось.

– Все было хорошо, пока тебя не было. Жаль, что ты вернулся.

Ее слова задели Диогена за живое.

– Это не только жестоко, но и несправедливо. Все, что я сделал, – я сделал для тебя.

– Жестоко? И это слово я слышу от самого маэстро жестокости?

Диоген воспринял это как очередной удар. Он чувствовал возрастающее унижение и что-то еще – зачатки гнева.

– Ты согласилась приехать сюда, отлично зная мою историю. С твоей стороны неправильно швырять мне в лицо эти обвинения.

– Неправильно? Да кто ты такой, чтобы решать, что правильно, а что нет?

Она громко, саркастически рассмеялась.

Ее дикое поведение выбило Диогена из колеи. Он понятия не имел, как реагировать, что ей говорить. Эликсир был введен уже на три четверти. Оставалось только надеяться, что он вскоре начнет действовать. Своими речами Констанс доводила себя до исступления.

– Когда я вспоминаю о том, что ты сделал, – сказала она, – обо всей этой истории, когда я вспоминаю, каким отчаянно несчастным ты сделал Алоизия, я не могу понять, как ты уживаешься с самим собой!