Обсидиановая комната,

22
18
20
22
24
26
28
30

– По анализу брызг крови, – ответил криминалист. – Мы обнаружили брызги артериальной крови доктора Грейбена на стенах внизу, на кровати, на приборах. А поверх его крови обнаружилась кровь миз Монтойя.

– Это лишено смысла, – возразил Лонгстрит. – Если Лейланда застали за убийством Монтойя, то анализ распределения брызг крови должен был показать противоположное.

– Именно, – кивнул криминалист. – И еще: крови миз Монтойя на стенах гораздо меньше, чем крови доктора Грейбена.

Пендергаст задумался на минуту, потом сказал:

– Спасибо. Вы нам очень помогли.

Когда криминалист вышел, Лонгстрит обратился к Пендергасту:

– О’кей. Признаю, это большая загадка. Как доктору Лейланду удалось выйти из больницы незамеченным? И почему он совершил это дикое двойное убийство, распотрошил двух невинных людей? Но главное, ваш-то какой во всем этом интерес?

– Отличные вопросы. Вы не могли бы договориться, чтобы нам показали тела?

– Вы имеете в виду – в морге? Конечно, если я быстренько сделаю несколько телефонных звонков. Здесь во Флориде они не держат тела в морозильниках слишком долго. – Лонгстрит нахмурился. – Постойте… уж не думаете ли вы, что…

Пендергаст вскинул брови, словно ожидая, когда вопрос будет сформулирован полностью.

Но Лонгстрит только покачал головой:

– Нет. Это лишено всякого смысла.

– Да, я действительно так думаю, и да, это лишено всякого смысла. Откровенно говоря, именно это меня и интересует: совершенно дикая и необъяснимая природа убийств. Это, а также изображение доктора Лейланда на мониторе. Надеюсь, что осмотр тел поможет пролить некоторый свет на то, что здесь произошло. – Пендергаст указал на сотовый в кармане Лонгстрита. – И кстати, не хотите ли позвонить, Говард? Вы всегда говорили, что время играет главную роль.

53

Вот уже двадцать четыре часа Констанс не открывала дверь в свои покои – двадцать четыре часа полной тишины, если не считать бегущей по трубам время от времени воды и едва слышных шагов, которые говорили Диогену, что она хотя бы жива. Она не появлялась с тех пор, даже чтобы поесть. Один раз, накануне поздно вечером, он принес ей целый поднос с едой: самое изысканное сладкое мясо и фуа-гра в соусе из красного вина, выпаренного в оленине, – и тихо постучал в дверь. В ответ на его стук не донеслось ни звука. Тогда Диоген наклонился к двери и прошептал, что принес ей обед. И после этого он услышал с той стороны двери странный шепот, испугавший его своей близостью и безумным тембром:

– У-хо-ди…

И вот теперь, с наступлением второго вечера, Диоген сидел в библиотеке, вцепившись в подлокотники кресла, и не мог сосредоточиться. Он не мог читать, не хотел слушать музыку, даже думать толком не мог. Что она делает в своих комнатах? Подействовал ли на нее эликсир? Не совершил ли он еще одну ошибку, несмотря на то что создавал новую формулу с маниакальной дотошностью? Ее душевное состояние всегда вызывало у него тревогу. Не сошла ли она с ума окончательно?

Нет, нужно взять себя в руки и положить конец этим жутким раздумьям. Подходящее для этого место – его медитационная комната. Диоген почти бегом направился к задней двери, спустился по лестнице и поспешил по песчаной тропинке, ведущей к откосу. Через несколько секунд он появился в зарослях травы. Когда он поднялся по откосу, за дюной стали видны очертания храма, позолоченного поздним солнцем. Святилище манило его к себе. Диоген открыл дверь, неверной походкой добрел до середины комнаты, где стоял черный кожаный диван, и лег на него, обессиленный и мокрый от пота.

Магия этого места немедленно начала действовать на него: прохлада, покой, серая тишина, ля-минорный свет. Диоген полузакрыл глаза, и – да! Он видел, видел краем глаза эти маленькие вспышки света, словно летающие осколки радуги из вращающейся хрустальной вазы.

Да, ему стало лучше. Констанс рано или поздно выйдет из своих комнат, этого потребует организм, который не может жить без еды. А тогда уж Диоген разберется с чем угодно, включит мощь своего обаяния на полную катушку и постарается так, как не старался никогда раньше, убедить ее остаться на острове, полюбить его так, как любит он ее. Пока ему все удавалось, и теперь он тоже не потерпит поражения.