Ярость

– Алло? У вас там вообще кто-нибудь работает? – Не получив ответа, он заявил коллегам: – Иногда я начинаю подозревать, что вы курите там у себя в Аурихе что-то нелегальное.

Потом он повесил трубку.

* * *

Доктор Вольфганг Штайнхаузен не стал оставлять машину в подземном гараже под «Рэдиссон Блю». Там стояли камеры наблюдения. Они беспокоили его даже теперь, когда он изменил внешность.

Он бы не хотел оставаться там на ночь. Возможно позже, после концерта, он еще пойдет выпить в бар. Раньше он с удовольствием делал так после концертов в конгресс-центре Гамбурга, порой прихватив с собой какую-нибудь фанатку, которая вообще-то пришла познакомиться с солистом, но тот, вероятно, уже давно погряз в пороках в борделе или заснул в кровати с пультом в руке, сокрушаясь о том, что ему приходится разыгрывать из себя цирковую лошадь и быть звездой.

Он припарковался на Моорвайденштрасе, прямо напротив отеля «Вагнер» в Даммтор-Палас. Здесь, как он думал, его никто не станет искать. Люди вроде него не останавливаются обычно в трехзвездочных отелях. Но для него это маленькое, тихое гнездышко рядом с университетом и вокзалом Даммтор было то, что нужно.

Он еще немного пошатался по округе. Выпил в «Турмбаре» на Ротенбаумшоссе. Всего одну порцию. Он стал солидным. Времена, когда он заказывал по восемь-десять «Джин Физзов» подряд, были позади.

На вокзале Штайнхаузен купил жареную сосиску и бутылку воды. Сосиску он съел стоя. Это напомнило ему о временах в Рурской области. Он почувствовал себя молодым и продувным.

Рядом с ним двое мужчин спорили на ужасной смеси немецкого языка и английских выражений. Он сделал глоток воды и с интересом подслушивал.

Он рассмотрел билет. Боб Дилан, конгресс-центр Гамбурга, правая сторона, ряд 12, место 3.

Он улыбнулся. Возможно, несколько английских слов в немецком языке вполне уместны, подумал он, иначе конгресс-центр Гамбурга пришлось бы называть конгресс-центрумом [9]. Кто бы захотел ходить туда развлекаться?

Теперь, когда Тумм был мертв, он чувствовал себя хорошо. Иногда ему казалось, что сила противника переходит к нему. Смерть, подумал он, – старше, чем человечество. Наше благословение. Дарящая покой. Дающая энергию.

Перед конгресс-центром стояло несколько молодых людей с табличками. Они искали свободные билеты. У него даже был лишний билет, а какая-то рыжая девушка с написанной вручную табличкой нервно подпрыгивала на месте. Формой черепа она напомнила ему Эши. Но он не хотел, чтобы рядом с ним сидел такой нервный человек. Ему хотелось послушать мастера в покое, а она, судя по ее виду, могла периодически громко вскрикивать, выражая свои восторги.

Штайнхаузен в одиночку зашел в конгресс-центр. На эскалаторе дружелюбный плечистый охранник, которому явно еще не было тридцати, попросил его сдать бутылку с водой. Свои напитки проносить запрещено.

На молодом человеке был черный костюм и черный галстук. Но в этой одежде, которая должна была придавать ему и его коллегам внушительный вид, он на самом деле выглядел, так словно явился сюда с похорон своей безвременно умершей тещи.

Он послушно отдал бутылку и наблюдал с эскалатора за слегка полноватой блондинкой в футболке Боба Дилана, которую заставляли открыть сумочку. Там было что-то, чего она не хотела показывать молодому человеку в похоронном костюме. Она ярко покраснела и начала громко ругаться. Он отправил ее в гардероб и предложил оставить все там.

– Я по-другому представляла себе рок-н-ролл! Какой-то тип в черном костюме заставляет меня сдавать сумку в гардероб! Боже мой! – громко вопила она. – Дилан! Это семидесятые! Восьмидесятые! Ты тогда еще не родился, мальчишка!

Он язвительно возразил:

– Вообще-то это фолк, а не рок-н-ролл.

Штайнхаузен отвернулся. Он отдал им свою минералку. Хотя бы поэтому он больше не мог делать здесь глупостей. Но «Беретта» и засапожный нож по-прежнему были с ним.

Он купил наверху в фойе еще бутылку воды и бокал сухого белого вина.