Кладбище домашних животных

Луис приобнял его за плечи, а брат Нормы подошел с другой стороны, оттеснив назад распорядителя похорон и его сына. Здоровяки-племянники (или троюродные внучатые племянники, или кем они приходились Джаду) потихоньку слиняли, выполнив свой скорбный долг. Они выросли вдали от этой ветви семьи; лицо женщины, которую хоронили сегодня, они помнили только по фотографиям и, возможно, редким «официальным» визитам, когда они угощались печеньем Нормы, пили пиво с Джадом и, может быть, с удовольствием слушали его рассказы о временах, в которых не жили, и людях, которых не знали, но при этом все время держали в голове, что в этот день можно было заняться чем-нибудь поинтереснее (к примеру, вымыть машину, или сходить поиграть в боулинг, или просто засесть перед телевизором в компании друзей и посмотреть бокс), и с облегчением вздыхали, когда можно было откланяться.

С точки зрения этих парней, ветвь семьи Джада теперь отошла в прошлое, словно побитый эрозией астероид, покинувший родное скопление – улетающий прочь, тающий на глазах, крошечная песчинка в необозримом пространстве. Прошлое. Фотографии в старом альбоме. Истории о былых временах, рассказанные в комнатах, в которых им, вероятно, было душно и жарко – они-то еще не состарились; их суставы не поразил артрит, их кровь была горяча. Прошлое – это прошлое. И если тело человека есть конверт для души, писем Бога к Вселенной, как учит нас большинство религий, значит, гроб «Американский предвечный» – просто конверт, куда вложено тело, и для этих крепких молодых парней прошлое – не более чем мертвое письмо, которое можно сдавать в архив.

Боже, храни прошлое, подумал Луис и вздрогнул, представив себе, что когда-то наступит день, когда он сам станет таким же чужим и далеким для своих собственных кровных родственников – для своих внуков, если у Элли и Гейджа будут дети и он сам до этого доживет. Приоритеты сместились. Род угас. Юные лица смотрели со старых выцветших фотографий.

Боже, храни прошлое, подумал он снова и еще крепче сжал плечи Джада.

Цветы и венки сложили в задней части катафалка. Заднее окно с электрическим приводом плотно закрылось. Луис поднялся на крыльцо церкви, где его ждала Элли, и они вместе пошли к машине. Луис держал дочку за руку, чтобы она не поскользнулась в своих нарядных сапожках с кожаными подошвами. Люди уже заводили машины, готовясь ехать на кладбище следом за катафалком.

– Папа, а почему они включают фары? – спросила Элли. – Сейчас же светло!

– Чтобы почтить память покойной, Элли. – Голос Луиса дрогнул. Он завел двигатель микроавтобуса и протянул руку к кнопке, включавшей фары. – Поехали.

Уже по дороге домой – прощальная церемония прошла в маленькой кладбищенской часовне, могилу для Нормы смогут выкопать только весной – Элли вдруг разрыдалась.

Луис взглянул на нее, удивленный, но не особо встревоженный.

– Элли, ты чего?

– Больше не будет печенья, – проговорила она сквозь слезы. – Она пекла самое лучшее в мире овсяное печенье, я такого больше нигде не ела. Но больше она его не испечет, потому что она умерла. Папа, зачем люди умирают?

– Я не знаю, – ответил Луис. – Наверное, чтобы освободить место для новых людей. Для детишек, как вы с Гейджем.

– Я никогда не выйду замуж, не займусь сексом и не заведу детей! – объявила Элли, расплакавшись еще сильнее. – И тогда я, может быть, не умру! Это ужасно! Это так г-г-гадко!

– Зато это конец всем страданиям, – тихо ответил Луис. – Я врач, я видел, как люди страдают. Потому и хотел получить работу в университете… Потому что устал смотреть на людские страдания. У молодых часто что-то болит… и болит сильно. Но страдание – это совсем другое. – Он помолчал и добавил: – Хочешь – верь, хочешь – нет, но когда люди стареют, смерть их уже не пугает. А у тебя впереди еще много-много-много лет.

Элли плакала еще долго, потом зашмыгала носом, а потом замолчала. Когда они уже подъезжали к дому, она спросила, можно ли включить радио. Луис сказал, что можно, и она нашла «This Ole House» в исполнении Шейкин Стивенса на WACZ. Вскоре она начала подпевать. Дома Элли сразу же пошла к Рэйчел и рассказала о похоронах; к чести Рэйчел, она выслушала дочь спокойно, благожелательно и сочувственно, хотя Луис заметил, что жена была бледной и задумчивой.

Когда Элли спросила, умеет ли Рэйчел печь овсяное печенье, та отложила вязанье и тут же поднялась на ноги, словно ждала чего-то подобного.

– Да, – ответила она. – Хочешь, прямо сейчас испечем?

– Хочу! – воскликнула Элли. – Можно прямо сейчас, да, мама?

– Можно, если твой папа присмотрит за Гейджем.

– Присмотрю, – заверил Луис. – С удовольствием.