Кладбище домашних животных

Налетел ветер, растрепал волосы Луиса, и на мгновение его охватил детский страх темноты, он почувствовал себя маленьким, слабым, испуганным. Неужели он вправду собирался идти в этот лес, с трупом в руках, под деревья, где гуляет ветер, из одной темноты в другую? И на этот раз – совершенно один?

Не раздумывай. Просто иди.

Луис пошел.

Через двадцать минут он добрался до кладбища домашних животных. Руки и ноги тряслись от усталости. Луис сел на землю, положив сверток себе на колени, хватая ртом воздух. Еще двадцать минут он отдыхал и даже чуть не задремал. Он уже не боялся – похоже, усталость прогнала страх.

Наконец он поднялся, не очень веря, что у него получится перелезть через валежник, но твердо зная, что должен попытаться. Сверток у него в руках весил, казалось, не сорок фунтов, а двести.

Но то, что случалось однажды, случилось вновь; он словно вспомнил давний сон. Даже не вспомнил, а пережил заново. Как только Луис поставил ногу на первый сухой ствол, его снова охватило это странное, необъяснимое возбуждение, близкое к ликованию. Усталость никуда не делась, но стала терпимой – несущественной.

Просто иди за мной. Иди следом за мной и не смотри вниз, Луис. Не сомневайся, ни о чем не думай и не смотри вниз. Я знаю, как здесь пройти, но идти надо быстро и уверенно.

Быстро и уверенно, да, – как Джад вынул пчелиное жало.

Я знаю, как здесь пройти.

Но здесь только одна дорога, подумал Луис. И тебя либо пропустят, либо нет. Однажды он попытался самостоятельно перейти через валежник и не смог. А сейчас поднимался быстро и уверенно, как в ту ночь, когда Джад показывал ему путь.

Все выше и выше, не глядя вниз, прижимая к себе тело сына, завернутое в брезентовый саван. Все выше и выше, пока снова не налетел ветер: он растрепал и взъерошил волосы Луиса.

Луис на мгновение застыл на вершине, а потом быстро спустился – как будто сбежал вниз по лестнице. Кирка и лопата глухо позвякивали, ударяя о спину. Буквально через минуту он уже стоял на упругой земле, усыпанной сосновыми иглами. Тропа уходила вперед, а позади громоздился валежник – выше кладбищенской ограды.

Луис пошел по тропе с сыном на руках, слушая, как ветер стонет среди деревьев. Его уже не пугал этот звук. Ночная работа была почти завершена.

54

Рэйчел Крид проехала указатель «СЪЕЗД 8. ПОРТЛЕНД УЭСТБРУК – НАПРАВО», включила правый поворотник и перестроилась в правый ряд. Впереди показалась зеленая вывеска мотеля «Холидэй инн», сиявшая на фоне ночного неба. Постель, сон. Конец этого непрестанного, беспричинного, мучительного напряжения. И конец – пусть лишь ненадолго – этой убийственной пустоты, оставшейся на месте ребенка, которого больше нет. Это горе, она поняла, было похоже на удаление больного зуба. Сначала – лишь онемение после наркоза, но и сквозь онемение ты чувствуешь боль, что свернулась, как кошка, дергающая хвостом, и ждет, когда ей дадут проявиться. И когда действие новокаина пройдет, мало тебе не покажется, можешь не сомневаться.

Он сказал ей, что его послали предупредить… но вмешиваться он не может. Он сказал, что был рядом с папой, потому что они были вместе, когда его душа отделилась от тела.

Джад знает, но не говорит. Что-то явно происходит. Но что?

Самоубийство? Луис замышляет самоубийство? Нет, только не Луис. Я в это не верю. Но он что-то скрывал. Он мне лгал. Это читалось в его глазах… черт, да у него на лице было написано крупными буквами, он как будто хотел, чтобы я разглядела обман, чтобы я его остановила… потому что в душе он боялся, он так боялся…

Боялся? Луис никогда ничего не боялся!

Она резко вывернула руль влево, и машину начало заносить, шины заскрипели по асфальту. На миг Рэйчел показалось, что она сейчас перевернется. Но все обошлось, и она поехала дальше на север, съезд номер 8 и зеленая вывеска «Холидэй инн» остались за спиной. Впереди показался новый указатель, жутковато сверкавший отражающей краской. «СЛЕДУЮЩИЙ СЪЕЗД ШОССЕ 12 КАМБЕРЛЕНД КАМБЕРЛЕНД ЦЕНТР ДЖЕРУСАЛЕМС-ЛОТ ФАЛМУТ». Джерусалемс-Лот, рассеянно подумала Рэйчел, странное название. Какое-то оно неприятное, даже не знаю почему… Приходи спать в Джерусалемс.

Но этой ночью ей не до сна; вопреки настоятельному совету Джада она решила ехать домой. Джад знал, что происходит, и пообещал, что он этого не допустит, но старику восемьдесят с чем-то лет и он потерял жену всего лишь три месяца назад. Рэйчел не могла полагаться на Джада. Она ругала себя за то, что послушалась Луиса, когда он чуть ли не пинками выгнал ее из дома, но после смерти Гейджа у нее совсем не было сил. Элли с ее фотографией Гейджа, с ее измученным лицом – лицом ребенка, пережившего торнадо или внезапную бомбежку. Иногда, долгими бессонными ночами, ей хотелось возненавидеть Луиса за то, что он причинил ей столько горя, за то, что он не может утешить ее, когда она так нуждается в утешении (и не дает ей утешить его самого), но возненавидеть не получалось. Она по-прежнему очень сильно его любила, и его лицо было таким бледным… таким настороженным…