Майнеры

Саша вошла в подъезд, исписанный наскальной живописью современных неандертальцев. Искромсанные дверцы почтовых ящиков болтались на хлипких петлях, кое-где выглядывала одинокая газета, но основным содержимым были рекламные листовки, преимущественно реклама микрозаймов на все вкусы и виды.

«Рабочий ты или трудяга, и даже если доходяга, заем всегда готов для вас, почувствуй, как живет ВИП-класс».

Она поморщилась. Настроение ни к черту, в школе случилась заваруха: с утра арестовали директора, все говорят, наркотики. Мех – Сашка Мехматов – снял видео, как ее сажали в синий автобус в наручниках, не хватало только черного колпака на голове. Поэтому все на нервах, учителя дерганые, даже Денис странно смотрит. Успенский с того самого злополучного матча в школе не появлялся: понятное дело, директриса – его рук дело, вернее, папаши.

Но деваться некуда, у нее начались ломки, организм требовал дозу. Саша то плакала, то смеялась, осознавала себя отдельной от себя, словно наблюдая сверху и сбоку, как в компьютерной стрелялке от третьего лица, и порой ей хотелось сорвать со школьного пожарного щита топор («используется при передвижении по крутым скатам, крышам, вскрытии кровли, дверей и окон горящих зданий, открывания крышек колодцев и пожарных гидрантов») и применить его не по назначению, зарубив пару-тройку особо мерзких личностей, номером один среди которых числился, конечно, отчим.

Она нажала замызганный звонок рядом с номером тридцать семь. Ей показалось, в квартире напротив, с выбивающимся из-под разодранного на двери дерматина белым войлоком (или что это?), скрипнула половица. Кто-то наблюдал за ней сквозь глазок, она чувствовала тяжелый взгляд, слышала свистящее дыхание человека, затаившегося буквально в одном метре.

Наконец раздались шаги, дверь тридцать седьмой открылась. Она увидела Успенского, он слегка пошатывался.

– Заходи, что так долго?

Она прошла внутрь. На кухне звенели стаканы, Саша услышала приглушенный разговор.

– Ты не один?

– Не твое дело. Выкладывай. Потом получишь, за чем приперлась.

– Сначала ты.

Успенский замахнулся. В его руке она заметила консервную открывалку и тут же вообразила, как этой открывалкой он отщелкивает ее череп, под которым… ничего нет.

Саша отшатнулась, закрываясь руками.

Он засмеялся, вернее, заблеял, у нее побежали мурашки по всему телу.

– Говори, иначе вылетишь с балкона! Еще диктует мне! Одна уже докукарекалась.

– У меня очень, очень важная инфа. Ты даже не представляешь. – Савельева всхлипнула. Она жалела Скока и Ларина и даже директрису, но больше всего ей было жалко себя, потому что никто из них сейчас не находился в большем дерьме, чем она. Никто. Директриса посидит немного в теплой камере, потом ее выкупят родственники. А ей приходилось каждый день терпеть выходки отчима, который все чаще стал невзначай лезть потной волосатой рукой под юбку…

Успенский обернулся. Он что-то увидел в ее глазах, это заставило его поднять брови.

– Э… да ты и в самом деле что-то разнюхала! – Он посмотрел в сторону кухни. – Пойдем в зал. Там кореша бухают. Празднуем победу.

Он подтолкнул ее в комнату.

– Иди, сейчас приду, возьму кое-что. Но если опять херня, ты попала. Нас тут четверо, так что подумай хорошенько, как будешь отрабатывать.