– Можешь сказать, сколько времени прошло между твоим звонком в библиотеку и получением первого письма?
– Не знаю. Две недели? Может быть, три.
Голос сестры был настолько безжизненным, что Хлои захотелось сжаться от ужаса. Даниэль выглядела уставшей и, несмотря на недавнее освобождение из тюрьмы, бесконечно печальной. Хлои заметила признаки той старой депрессии, которая одолевала ее сестру в детстве.
– И что же, то, что все это началось сразу после твоего звонка в библиотеку, тебе ни о чем не говорит? – спросила Хлои с ноткой иронии в голосе.
– В библиотеку? Думаешь, какой-нибудь злобный библиотекарь решил проучить меня за то, что я не записалась в книжный клуб?
– Не так. Ты прямо упоминала мамино имя?
– Ну, да.
Хлои не была уверена, что все это могло означать, и имело ли это вообще какое-либо значение.
Но копнуть глубже явно стоило. И Даниэль это, очевидно, тоже чувствовала. В гостиной повисла тишина, когда сестры вспомнили об осаждавшей их прессе, глядя в окно.
ГЛАВА 27
Заголовки газет становились все более неприятными. Теперь репортеры начали рыться в прошлом их родителей, изображая Даниэль эдакой жертвой несчастливого детства, выросшей без папы и мамы. Они также узнали, что когда-то давно Даниэль был выписан штраф за пьяный дебош, и теперь муссировали и эту тему.
Хлои была встревожена тем, что Даниэль начинала снова скатываться в депрессивное состояние. Она больше не пыталась относиться к происходящему с юмором, а та Даниэль, которая обнимала Хлои при выходе из риверсайдской тюрьмы, куда-то исчезла. Ее место начинала постепенно занимать задумчивая маленькая девочка.
После разговора о книжном клубе они погрузились в тишину, но через десять минут ее нарушила Хлои. Она чувствовала, что ей удалось поймать какую-то очень тонкую нить, которая вполне могла никуда и не вести. Но ее нельзя было отпускать.
– Даниэль, ты помнишь, как в день, когда мама умерла, мы сидели на заднем сидении бабушкиной машины? Я хорошо помню, как ты говорила, что папа не мог этого сделать. Ты по-прежнему так думаешь?
– Да, – ответила она все тем же сонным голосом. Не потому, что ей была безразлична тема беседы, но потому что ей требовались просто нечеловеческие усилия, чтобы ее поддерживать – еще один признак надвигавшейся депрессии.
– У тебя есть какие-нибудь причины, чтобы так считать?
– Не знаю. Я всегда была уверена, что он не был способен на такое. Вспомни, он же никогда не бил маму. Ни разу даже руку на нее не поднял, насколько я помню. Если даже он и был причастен к ее смерти, то это произошло по чистой случайности. Она же упала со ступенек. Там не было ни оружия, ничего, что могло бы говорить о каком-то злом умысле, понимаешь?
Хлои не переставала думать об этом стечении обстоятельств – о том, что Даниэль начала получать угрожающие записки спустя всего несколько недель после того, как попыталась что-нибудь разузнать о матери в книжном клубе. И хотя Даниэль пока отказывалась как-то связывать смерть Мартина с этими письмами, они
Если идти по этому следу, сколь извилистым бы он ни был, все равно придешь туда же – к их матери. Книжный клуб казался совсем маленьким нюансом, не имевшим большого значения в масштабе всего дела. И Хлои понимала, что если она зацепится за него, то придется снова разбираться в деталях смерти матери и заключения отца в тюрьму, а она пообещала себе никогда больше этого не делать.