Как и большинство людей двадцать первого столетия, насквозь пропитанного средствами массовой информации, Холли привыкла к насилию, которое мужчины (да, в большинстве своем это по-прежнему мужчины) творят по отношению друг к другу во имя политики или религии – этих призраков, – но произошедшее в средней школе небольшого города слишком похоже на то, что почти случилось в Центре культуры и искусств Среднего Запада, где Брейди попытался взорвать несколько тысяч подростков, и то, что случилось у Городского центра, где он направил «мерседес» в толпу соискателей рабочих мест, убив… она не помнит сколько. Не хочет вспоминать.
Холли убирает папки – должна же она все-таки пойти домой, – когда вновь слышит шум поднимающегося лифта. Она ждет, надеясь, что лифт проскочит пятый этаж, но он останавливается. Вероятно, это Джером, однако Холли все-таки выдвигает второй ящик стола и кладет руку на жестянку, которая там лежит. С двумя кнопками. При нажатии одной начинает реветь сирена. Второй можно пустить струю перечного газа.
Джером. Холли убирает руку с «Заслона от незваного гостя» и задвигает ящик. Восхищается (не в первый раз после возвращения Джерома из Гарварда) тем, каким он стал высоким и красивым. Ей не нравится шерсть вокруг его рта, которую он называет «козлобородкой», но ему она этого никогда не скажет. Сегодня всегда энергичная походка Джерома замедлилась, плечи поникли. Он привычно здоровается: «Привет, Холлиберри», – и плюхается на стул, который в рабочие часы предназначен для клиентов.
В обычный день она бы напомнила ему, как не любит это детское прозвище – это у них что-то вроде обмена позывными, – но не сегодня. Они друзья, а поскольку Холли из тех, у кого друзей немного, она всегда старается их сберечь.
– Ты выглядишь усталым.
– Долгая дорога. Слышала новости про школу? По всем каналам.
– Я смотрела «Шоу Джона Лоу», когда передали экстренный выпуск. С того момента я держусь от новостей подальше. Все очень плохо?
– Говорят, двадцать семь погибших, но это пока, из них двадцать три – дети от двенадцати до четырнадцати. Но количество жертв увеличится. Нескольких учеников и двух учителей не могут найти, а с десяток – в критическом состоянии. Хуже, чем Паркленд. Ты вспомнила Брейди Хартсфилда?
– Естественно.
– Да, я тоже. Тех, кого он убил в Городском центре, и тех, кого убил бы, опоздай мы на несколько минут, на том концерте группы «Здесь и сейчас». Я стараюсь не думать об этом, говорю себе, мы выиграли тот раунд, потому что когда мысленно возвращаюсь к тому дню, по коже бегут мурашки.
Насчет мурашек Холли знает все. С ней такое случается часто.
Джером медленно проводит рукой по щеке, и в тишине офиса Холли слышит, как под его пальцами шуршит отросшая за день щетина.
– На втором курсе в Гарварде я записался на философию. Я тебе об этом говорил?
Холли качает головой.
– Тот курс назывался… – Джером изображает пальцами кавычки. – «Проблемы зла». Мы много говорили о концепциях внутреннего зла и внешнего зла. Мы… Холли, ты в порядке?
– Да, – отвечает она, и так оно и есть… Но при упоминании внешнего зла ее мысли мгновенно возвращаются к монстру, за которым они с Ральфом проследили до его последнего логова. У монстра было много имен, и он носил много масок, но она всегда думала о нем как о чужаке, и чужак этот был чистым злом. Она никогда не рассказывала Джерому, что произошло в пещере, известной как Мэрисвиллский провал, но не сомневается: он знает, что там случилось нечто ужасное и в газеты попала лишь малая часть.
Он недоверчиво смотрит на нее.
– Продолжай, – говорит она ему. – Мне это очень интересно. – Чистая правда.
– Так вот, был достигнут консенсус в том, что внешнее зло существует, если ты веришь в существование внешнего добра…
– Бога, – вставляет Холли.