Долина

– Ты так до сих пор ничего и не понял?

Голос Марианны… Он застыл. Этот голос: он уже восемь лет его не слышал, если не считать того телефонного звонка, и все-таки ему казалось, что слышал его вчера. Он понимал, что это иллюзия. Голос принадлежал человеку, пришедшему из далекой, уже прошедшей эпохи. Эпохи проклятой.

В наступившей тишине он посмотрел на нее. Она сделала еще шаг вперед, и ее красивое лицо выступило из сумрака. Оно было так близко. Слишком близко. Почти такое, каким он его помнил. Пожалуй, немного похудевшее, немного увядшее. Но черты не изменились. Или их так смягчил полумрак? Огромные глаза словно плыли впереди лица, как два крупных опала, и пристально смотрели на него. Он уже забыл, как могли эти глаза и возбудить, и за секунду уничтожить. И снова почувствовал, как по нему прошла сейсмическая волна магнитудой в семь баллов по шкале Серваса, и произошло внутреннее землетрясение.

Сердце остановилось. А в следующий миг он уже чувствовал каждый его удар в груди, тяжелый, мощный. Словно он вдруг снова стал живым, каким не был уже много лет.

Потом он подумал о Леа и сказал себе, что это неправда. Леа живая. Гюстав живой. А Марианна – фантом.

– Прижми меня к себе, – сказала она, подойдя еще ближе. – Пожалуйста, обними меня, Мартен… Я так долго об этом мечтала.

Теперь он почувствовал ее запах, и тут же с самого дна памяти всплыли образы: нетронутые, сияющие, переливающиеся всеми красками.

Горло у него перехватило, и он раскинул руки.

Она прижалась к нему, и сквозь тонкий пуловер он почувствовал тепло ее тела, ее груди. Он позабыл об оружии в руке Габриэлы, позабыл об опасности. Позабыл обо всем. По его щеке сбежала слеза.

– Ты не понял, Мартен, – прошептала она ему на ухо. – Все эти мужчины мертвы, потому что они сделали мне зло…

Она обвила его руками и уперлась лбом ему в плечо. Он положил руки ей на талию и боковым зрением заметил, что Габриэла тоже подошла ближе, хоть и держалась на расстоянии, не спуская его с мушки.

В свободной руке психиатр держала сигарету. Время от времени она подносила ее к губам, и кончик загорался красным огоньком.

– Когда ко мне на сеанс явился Маршассон, – сказала она, – я очень быстро поняла, что его фантазмы вполне реальны и что у него в логове явно заперта женщина… Я могла бы позвонить в полицию, но, как тебе, наверное, сказал Деверни, я терпеть не могу мужчин, ненавижу. Считаю их существами ничтожными, пустыми и достойными только презрения. И вот однажды вечером, инкогнито, я наведалась к Маршассону. Этот идиот решил, будто я хочу, чтобы он меня трахнул. Ага, как же… Такая мерзкая жирная свинья, как он…

Он вдруг подумал, что если она выстрелит, то попадет в Марианну, что Марианна его загораживает.

– Я достала револьвер, заставила его открыть подвал и обнаружила там распростертую на матрасе Марианну. А потом я приказала Маршассону подняться по лестнице и сказала Марианне, чтобы она столкнула его вниз. Результат тебе известен.

Сервас слушал ее вполуха. Он ждал, когда по ту сторону дверей послышится вой полицейской сирены, но снаружи стояла тишина.

– Я привела Марианну сюда, день за днем ухаживала за ней, кормила, и она понемногу мне все рассказала. Как люди, нанятые швейцарцем, похитили ее, как Эсани установил камеру и систему слежки сначала в том месте, где ее держал Гиртман, потом у Маршассона. Как эта грязная сволочь Марсьяль Хозье когда-то принял роды у Марианны, а потом ее изнасиловал. Все они сообщники Гиртмана. Он их вербовал, и он их оплачивал. И мы решили, что кто-то должен их наказать, свершить над ними суд… Я поняла, что помочь Марианне – моя миссия, что это судьба распорядилась так, чтобы она оказалась на моей дороге. Только я, и никто другой, должна сделать так, чтобы все они были наказаны, а через них – и все им подобные. «Наказание за грехи – вопрос строгости правосудия»: Фома Аквинский.

– Вот уж не знал, что ты так религиозна.

– Мы часами беседовали с аббатом. Мир душе его. Хотя я и атеистка, я себя ощущаю ближе к небесному правосудию, чем к людскому, особенно если дело касается пустых бюрократических декретов. Никто тебе не поможет, кроме тебя самого, разве не так? Марианна исповедалась аббату, так сказать, мимоходом, и отдала ему список, объяснив, что эти люди – злодеи. Она сказала, что они все заплатят за то, что совершили. Ей хотелось, чтобы кто-нибудь знал, и она понимала, что он связан тайной исповеди.

– А кто-нибудь знает, каким образом Гиртман их завербовал? – спросил он.