Лицо его было мокрым от брызг.
Катя заметила белый огонек, мелькнувший под скалой. Катер пошел прямо на вспышку.
Шлюпка не вышла навстречу. На берегу в сером сумраке виднелась одинокая фигура Пунченка. Голова и правая рука у него были обмотаны тряпками.
«Ранен», – догадался Клецко.
– Промеривать глубину! – приказал он Восьмеркину.
Катер осторожно прошел несколько метров и уткнулся в песчаный грунт.
Восьмеркин спрыгнул в воду, подтянул легкое судно ближе к берегу и на руках перенес Катю на сушу.
Пунченок от большой потери крови едва держался на ногах.
– Чуть не окоченел… – сказал он изменившимся голосом. – Всю ночь пролежал один. Думал, умру и не увижу вас. Хорошо, что прибыли… Там беда.
Он опустился на землю. Восьмеркин помог ему подняться, дойти до Отшельничьей норы. В норе было суше и теплее.
При слабом свете фонарика Катя размотала на голове Пунченка влажные тряпки, но ничего разглядеть не смогла: окровавленные волосы коркой запеклись на ране. Промыть их в этой грязной норе было нельзя. Девушка просто наложила свежую повязку и помазала йодом перебитую выше локтя руку.
– Где вас так?
– По пути, – ответил Пунченок. – Я трех раненых проводил сюда. Перевязывать некому. Нас одной миной накрыло… Те – мертвые, а я едва доплелся. Мне вас приказано доставить.
– Но вам же не дойти…
– Я объясню дорогу. Туда обязательно надо. У командира сквозное ранение в шею. Он кровью захлебывается, а руководит, записки пишет. Надо хотя бы две ночи продержаться… Еще не все наши проскочили в лес.
– Придется, пожалуй, с вами Восьмеркина посылать, – со вздохом сказал Клецко. – Не хотелось мне, да ничего другого не придумаешь, нам уходить пора. Рассвет скоро, и дождь на убыль пошел.
Пунченок с трудом, по памяти, начертил на бумаге путь к партизанам, крестиками отметил опасные и труднопроходимые места и в изнеможении лег на землю.
– Придерживайтесь левых склонов, – пояснил он, закрыв глаза.
– Ладно, найдем, – сказал Степан, запихивая листок в карман.
Он помог отвести партизана на катер, попрощался с мичманом и, крепко сжав в объятиях Сеню, шепнул: «Прощай!»