Операция «Хамелеон»

22
18
20
22
24
26
28
30

Зал загудел. Блеснули вспышки фоторепортеров. У самой эстрады возилось несколько гвианийцев-техников, проверяя записывающую аппаратуру, на которой пестрели значки Би-Би-Си, «Голоса Америки» и других крупных радиокорпораций.

— Почему в зале нет мистера Николаева? — крикнул кто-то, и сейчас же оператор показал мясистое, побитое оспой лицо Бора. Он уверенно улыбался.

— Прошу не перебивать меня! — привычно парировал чиновник. — Вы сможете задать вопросы после.

Он достал из внутреннего кармана пиджака листок бумаги и откашлялся.

В этот момент четверо служащих отеля, пробившись через переполненный зал, втащили на эстраду небольшой столик и три кресла, установили на столике телефон.

Прайс усмехнулся:

— Ослы! Обязательно что-нибудь у них недоделано!

Он повернул голову к Петру, словно надеясь, что тот его поддержит. Но Петр не отрывал взгляда от экрана. Холод сковывал его внутри. Сердце билось гулко, он отчетливо и болезненно ощущал каждый его удар. Это был не страх, не волнение. Это было холодное бешенство. Ему казалось, будто он стоит там, перед всеми, со связанными руками и заткнутым ртом. И каждая фраза чиновника была как удар по лицу, от которого он не мог защититься. А чиновник тем временем, медленно, старательно выговаривая слова, читал документ, утверждающий, что он, Петр, занимался здесь подготовкой всеобщей забастовки и государственного переворота. Приехав в Гвианию, он немедленно установил контакт с левыми, которые даже приурочили к его приезду разгром посольства США, чтобы показать свою решимость и возможности. Затем, поддерживая тесную связь со Стивом Коладе и Гоке Габойе, он предпринял поездку на Север, где принял личное участие в подготовке заседаний забастовочного комитета Каруны.

Через родственников некоторых высокопоставленных лиц (чиновник тактично помолчал) мистер Николаев пытался оказывать влияние на принятие некоторых государственных решений. (Опять многозначительная пауза.) Соответствующие органы располагают фактами, доказывающими вмешательство мистера Николаева во внутренние дела страны, которые они готовы предъявить судебным инстанциям.

Чиновник кончил читать, отошел от микрофона и уселся в кресло возле столика, вытянув ноги в узких брюках и полосатых носках. На эстраду быстрым шагом вышел служитель. Он снял микрофон с длинной ножки и поставил его на столик перед чиновником. Тот важно кивнул. По залу сновали другие служители, раздавая отпечатанный на листках текст заявления. Корреспонденты-иностранцы делали какие-то наброски на листках бумаги, и их помощники из гвианийцев со всех ног устремлялись к выходу.

— Леди и джентльмены, вы можете задавать вопросы, — объявил чиновник, наклоняясь к микрофону.

И Петр почувствовал вдруг, что судорожно вцепился в ручки кресла, словно приготовившись к тому, что сейчас должно случиться: на него надвигалось нечто безликое, жестокое, холодное, страшное своей неотвратимостью.

«Неужели ничего нельзя сделать? — в отчаянии подумал он. — Остановить весь этот спектакль, помешать всей этой скверной истории!»

Ему даже на мгновение показалось, что все это происходит с ним во сне, и он обрадовался: стоит только проснуться — и все будет хорошо. Но нет, это был не сон. Это было то, о чем говорили ему и посол, и Глаголев еще тогда, до отъезда на Север. И все их слова, осторожные, тактичные, оказались далеко не «политграмотой», как Петр в душе иронически называл все это тогда.

Петр вздохнул: а ведь он не хуже Глаголева знал, что Гвиания напоминала паровой котел, давление в котором уже приближалось к красной черте взрыва. Знал — и все же рискует оказаться пешкой в чужой игре.

«А что я мог изменить? — думал он. — Отказаться от помощи Стива? Не ездить с Гоке в Общество дружбы? Что должен был делать я, чтобы сейчас не было этой говорильни по телевизору? Чем я виноват, что в жертвы провокации был намечен именно я? Ведь на моем месте мог оказаться любой другой советский гражданин, приехавший в Гвианию!»

— О чем вы думаете, сынок?

Голос Прайса вернул Петра к происходящему. Телеоператор теперь показывал зал и собравшихся в нем людей — черных, белых, африканцев, европейцев, азиатов.

— Прошу вопросы! — повторил чиновник.

— Франс Пресс!