– Я сообщил о нашем приезде.
– Вы у нас юрист до мозга костей. Кстати, у жонглеров и юристов много общего. Дядя Теодор теперь, поди, выкатывает пушки?
– Нет, гроб. Старый Адамс повесился. – Дорлах завел двигатель. – Вы действительно подобны землетрясению, Боб. Ваш путь можно проследить по тем разрушениям, которые вы оставляете.
– Я не вешал старика. Я не толкал Марион с моста! Почему вы взваливаете всю вину на меня, превращая ее в лавину? Мой путь! Что такое мой путь? Не пытайтесь соорудить из юридического крючкотворства и психологических тонкостей здание и в него посадить меня, как чертика в бутылку. Все мы – включая вас, доктор, – просто тошнотворны! Вот и весь секрет. За мраморными фасадами расплодилась гниль. Все мы смердим изнутри. Все мы! Время от времени нарыв лопается, выставленный вдруг на всеобщее обозрение и поэтому доступный для искоренения, заражая ухоженный, прилизанный, подстриженный, начищенный, приглаженный, такой послушный окружающий мир. Но этот нарыв – всего лишь маленькая кочка того страшного болота, которое его породило! Я ясно выражаюсь?
– Абсолютно ясно, Боб. – Дорлах, сбросив скорость, ехал по автобану. Маленькие, более слабые машины обгоняли их и упивались триумфом, справившись с такой махиной. – Что бы вы ни затевали, всегда помните: вы не вернете Марион, продолжая разрушать.
– Кто знает, что я затеваю? – Боб хрипло рассмеялся. Неожиданно он закрыл руками лицо и всхлипнул. Это было так внезапно, что Дорлах оторопел.
– Что с вами, Боб?
– Марион была единственным человеком, которого я когда-либо любил. Ни своего отца, ни вечно жалующуюся, страдающую мать, ни наместника дядю Теодора я никогда не любил. Ни тем более баб, которые приходили и уходили. Это были всего лишь обязательные упражнения для неутомимого органа. Гимнастика для седалищных мускулов. Гигиена семенников. Но Марион была новой жизнью, настоящим прологом, поворотом, я заново учился ходить с ней по этому заплесневевшему миру, я родился заново и дышал, не чувствуя затхлости. Вам не понять, что значила для меня Марион… И еще меньше вы понимаете, что последует теперь…
– Раз уж мы исповедуемся: что случилось тогда, на «Европейском ралли»? – Доктор Дорлах покосился на Боба, тот убрал руки с лица. Оно было мокрым от слез, и это были искренние слезы, крупные детские слезы еще висели на его нижних ресницах. Дорлах как завороженный смотрел на них. Он не сразу понял, что Боб Баррайс обнажил сейчас свою душу.
– Я вел машину, – просто ответил он.
– Вы оставили гореть Лутца Адамса.
– Да.
– В полном сознании?
– Оно было у него лишь несколько минут, потом он задохнулся в огне.
– Крестьянин Гастон Брилье из Лудона?
– Он обрушился в пропасть, спасаясь от меня бегством.
– Рената Петере?
– Она испугалась и перелезла через парапет.
– А теперь старый Адамс и Марион. – Доктор Дорлах затормозил на специальной полосе для остановки. Он был не в состоянии ехать дальше. Его била нервная дрожь, в висках оглушительно стучало. Ему пришлось сделать несколько глубоких вдохов: – Не хватит ли, Боб?
– Хватит? – Боб повернул к Дорлаху свое заплаканное лицо. В огромных карих глазах застыло удивление. – А я-то тут при чем? Они умирали на моих глазах, но без моего вмешательства. Я не дотронулся ни до одного из них, когда они погибали. Ни до одного! Я был только свидетелем! Разве свидетели виноваты? Тогда надо стереть с лица земли весь этот мир, который ежедневно упивается убийствами по телевизору, по радио, в газетах.
ebooksa