Несомненно, было ошибкой заезжать во Вреденхаузен. Боб тем не менее пошел на это, чтобы обеспечить дяде Теодору несколько бессонных ночей: он хотел получить часть отцовского наследства наличными, чтобы открыть сеть магазинов. О своих конкретных планах он объявил еще по телефону.
– Я знаю, что отец оставил мне чуть больше двадцати миллионов. Из них десять миллионов вложены в акции. Я готов отказаться от всего наследства, если мне будут выплачены эти десять миллионов. Это выгодная сделка!
– А фабрики Баррайсов? – прокричал в ответ Теодор Хаферкамп.
– Фабрики интересуют меня не больше коровьих лепешек. У меня еще есть два кузена и три кузины, они будут рады отплясывать вокруг золотого теленка. И еще этот твой святой. Гельмут Хансен. Поскольку моя жизнь бесценна, а он ее два раза спасал, ты мог бы привлечь его к владению фабриками! Я хочу устраивать свою жизнь так, как мне удобно, понимаешь?
– С твоей жизненной позицией десять миллионов быстро вылетят в трубу! А что потом?
– Тогда я полечу вслед за ними, дорогой дядюшка.
– У тебя с головой не все в порядке! – закричал Хаферкамп. – Двести лет Баррайсы…
– О Боже, оставь при себе генеалогию Баррайсов! Это раньше было принято, что сын получал от отца не только сюртук, но и его нарукавники. Если старик закалывал свиней, то и сын должен был забивать скот! С этим покончено! У меня свои планы.
– Приезжай сюда, – произнес Хаферкамп сдавленным голосом. – Мы должны все это обсудить спокойно…
И Боб поехал во Вреденхаузен. Марион Цимбал он взял с собой и представил ее Хаферкампу. Тот едва удостоил ее беглого взгляда и предпочел не замечать. Боб это сразу понял, и его неприязнь превратилась в бешеную ненависть.
– Она лучше, чем все ваше зажравшееся общество, – сказал он. Хаферкамп покивал головой:
– Для разнообразия играешь в социалиста? – Он вынул из сейфа самую большую ценность всех баррайсовских предприятий: подробные указания отца Боба. Библия Вреденхаузена, как однажды назвал их Хаферкамп. – Прочти это и стань снова человеком! – сказал он и бросил Бобу тонкую папку. – Когда твой отец умер, ты был слишком мал, чтобы понять это, а потом никогда не интересовался делами.
Боб отодвинул папку через стол.
– Что там? – спросил он. – Я думаю, ты знаешь содержание наизусть.
– Разумеется. – Хаферкамп зло усмехнулся. – Твой отец установил, что из фирмы не должно быть утечки денег, семейное состояние не может делиться, сюда подпадают и акции, если этим наносится ущерб экономическому положению фабрик. Мы живем во времена тяжелейшей конкурентной борьбы, так что разбазаривание капитала невозможно.
– Понимаю. – Боб стоял, прислонившись к обшитой панелями стене в кабинете Хаферкампа. (Марион ждала его в кафе Химмельмахера. Кафе явно переживало свой звездный час, так как по округе быстро разнеслось, что за посетитель находится в нем. И каждый, у кого находилась пара минут, заходил к Химмельмахеру, покупал что-нибудь или выпивал чашечку кофе и, не скрывая, таращился на Марион.) – Пять миллионов для начала.
– Ни одного.
– Я опротестую эти безумные указания.
– Пожалуйста. Но это лишено смысла! Судебные и адвокатские издержки при такой тяжбе настолько велики, что ты один с ними никогда не справишься!
– Значит, ничего?