Часов в одиннадцать Сава ушла к себе в комнату. Госпожа Торонталь осталась одна. В доме все спали; кругом царило безмолвие, которое по справедливости можно было бы назвать "безмолвием смерти".
Оставшись одна, госпожа Торонталь встала с постели. И вот больная, которой трудно было шевельнуть рукой, без посторонней помощи оделась и села за письменный стол.
Тут она взяла лист почтовой бумаги, дрожащей рукой написала всего несколько слов и поставила под ними свою подпись. Потом она вложила письмо в конверт, запечатала его и надписала адрес: "Рагуза, улица Маринелла, возле Страдона. Госпоже Батори".
Преодолевая усталость, вызванную таким усилием, госпожа Батори отворила дверь, спустилась по парадной лестнице, прошла по двору, не без труда отперла калитку, выходившую на улицу, и очутилась на Страдоне.
Было уже далеко за полночь; поэтому на улице было темно и безлюдно.
Госпожа Торонталь, пошатываясь, пошла по тротуару; пройдя шагов пятьдесят, она остановилась у почтового ящика, опустила в него письмо и направилась назад.
Но теперь, когда она исполнила свою последнюю волю, силы окончательно её покинули, и она без чувств упала у ворот своего особняка.
Здесь её и обнаружили через час. К воротам прибежали Силас Торонталь и Сава. Умирающую перенесли в её комнату, но она всё не приходила в сознание.
На другой день Силас Торонталь сообщил Саркани о случившемся. Ни тому, ни другому и в голову не пришло, что госпожа Торонталь вышла ночью из дому для того, чтобы опустить в ящик письмо. Но зачем же она уходила? Они не могли придумать никакого объяснения этому странному поступку, и это очень тревожило их.
Больная прожила ещё сутки. Только судороги, изредка пробегавшие по её телу, доказывали, что она ещё жива; то были последние усилия души, готовой отлететь. Сава держала её за руку, словно желая удержать её в мире, где она без матери будет такой одинокой! Но уста умирающей теперь безмолвствовали, и с них уже больше не срывалось имя Батори. Теперь совесть её успокоилась, она выполнила свою последнюю волю, и ей уже не о чём было просить, не надо было молить о прощении.
На следующую ночь, в три часа, когда Сава сидела одна возле матери, умирающая сделала движение и коснулась рукою руки дочери.
Глаза её приоткрылись. Потом взгляд её остановился на Саве. Её глаза так красноречиво молили о чём-то, что Сава невольно спросила:
– Мама… ты хочешь что-то сказать?
Госпожа Торонталь утвердительно кивнула головой.
– Хочешь поговорить со мной?
– Да! – отчётливо произнесла госпожа Торонталь.
Сава склонилась к её изголовью, а умирающая жестом попросила её придвинуться к ней поближе.
Сава приникла к голове матери, а та прошептала:
– Дитя моё, я умираю!
– Мама! Мама!