Это была особа высокого роста. Возраст? От сорока до пятидесяти. Походка? Размеренная, почти механическая, словно шагал не человек, а какой-то автомат. О том, что это иностранка, красноречиво свидетельствовали её волосы, чёрные и вьющиеся, и загар, свойственный жителям Марокко. На ней была тёмная накидка с капюшоном, который "прикрывал причёску, украшенную монетками. Была ли то цыганка, "гитана", "романишель", как говорят на парижском жаргоне, или существо, предки которого вышли из Египта или Индии? Трудно было бы сказать – настолько схожи между собою эти люди. Во всяком случае, милостыни она не просила и, конечно, не приняла бы её. По своей ли надобности, или по чьему-либо поручению, но прогуливалась она здесь не зря: она шпионила сразу за двумя домами – и за особняком Торонталя и за домиком на улице Маринелла.
И в самом деле, как только она заметила молодого человека, направившегося по Страдону к Гравозе, она пошла вслед за ним с таким расчётом, чтобы не упускать его из виду, и вместе с тем, чтобы это не бросалось в глаза. Но Петер Батори был слишком занят своими мыслями, чтобы замечать, что творится у него за спиной. Когда он замедлил шаг у особняка Торонталя – женщина тоже приостановилась. Когда он двинулся дальше – пошла и она.
Петер довольно быстро прошёл сквозь ворота в крепостной стене, но женщина лишь слегка от него отстала; за воротами она нагнала его и пошла по боковой дорожке, осенённой высокими деревьями, шагах в двадцати от него.
В это время Силас Торонталь возвращался в открытом экипаже из Рагузы и неизбежно должен был встретиться с Петером Батори.
Предвидя эту встречу, марокканка на мгновение остановилась. Быть может, она подумала, что Петер Батори и Торонталь скажут что-нибудь друг другу. Взгляд её оживился, и она притаилась за толстым деревом. Но если они начнут беседовать – как же ей подслушать их?
Однако ожидания её не оправдались. Силас Торонталь ещё издали заметил юношу и на этот раз не ответил ему даже тем надменным поклоном, от которого он не мог уклониться на гравозской набережной в присутствии дочери. Он просто отвернулся в тот момент, когда юноша приподнял шляпу, и экипаж быстро проследовал по направлению к Рагузе.
От иностранки не ускользнула ни единая подробность этой сцены; что-то вроде улыбки мелькнуло на её бесстрастном лице.
А Петера Батори поведение банкира, видимо, не столько возмутило, сколько огорчило: он, не оборачиваясь, продолжал свой путь, но уже не так бодро.
Марокканка издали следовала за ним, и если бы кто-нибудь шёл рядом с ней, он услышал бы, как она прошептала по-арабски:
– Пора бы ему приехать.
Четверть часа спустя Петер стоял уже на гравозской набережной. Несколько мгновений он любовался изящной яхтой, брейд-вымпел которой развевался на грот-мачте под дуновением лёгкого ветерка.
"Откуда прибыл доктор Антекирт? – неотступно думал он. – Такого флага я ещё никогда в жизни не видел".
Потом он обратился к прогуливавшемуся по набережной лоцману:
– Друг мой, не знаете ли, что это за флаг?
Лоцман не знал. Он мог только сказать, что в судовом журнале яхты значится, что она идёт из Бриндизи; документы её были проверены начальником порта и оказались в полном порядке. А так как это была спортивная яхта, – власти решили уважить её инкогнито.
Затем Петер Батори подозвал лодку и велел доставить себя на "Саварену", а марокканка с великим изумлением наблюдала, как он удаляется от берега.
Через несколько минут юноша уже стоял на палубе яхты и спрашивал, здесь ли доктор.
Приказ, запрещавший посторонним находиться на "Саварене", явно не касался Петера, так как боцман ответил ему, что доктор у себя в каюте.
Петер Батори передал свою визитную карточку и попросил узнать, может ли доктор принять его.
Вахтенный взял карточку и спустился по трапу, ведущему в салон на корме.