Он лихорадочно соображал: что делать?
Вражеская подлодка покачивалась на воде примерно в двадцати-тридцати метрах от берега. Усов отдал должное осторожности немецкого подводника. Тот искусно удерживался на месте ходами, не приближаясь к берегу, чтобы не повредить горизонтальные рули.
И все же двадцать-тридцать метров было слишком близко для него, потому что на берегу находился он, Усов.
Что стоило ему вызвать сюда свою команду и забросать вражескую подлодку гранатами, обстрелять из автоматов, наконец ринуться на абордаж, — полузабытая форма морского боя?
Но тогда уж не уйти из шхер. Атаковать подлодку означало погибнуть вместе с ней, пожертвовать собой и своими людьми.
Если бы Усов знал об этой подлодке все, что впоследствии удалось узнать о ней, возможно, он так и сделал бы.
Сейчас взял верх здоровый инстинкт самосохранения.
Это потом будет Усов клясть себя, горько жалеть, что не пожертвовал собой, не обрушил ливень гранат на проклятую подлодку. В настоящее время Усов целиком поглощен разведкой, даже не очень анализирует услышанное, весь как бы превратился в одно большое, чутко настороженное ухо.
Ему почудилось слово: «голод».
Один из собеседников сказал, подавляя зевок.
— Он тоже служит по департаменту голода?
— Есть разве такой департамент?
— О, это шутливое название. Господин обергруппенфюрер любит пошутить.
— Со мной он шутит плохие шутки, — с неожиданно прорвавшимся раздражением лязгнул голос. — Сейчас пять двадцать две. Я жду уже двадцать две минуты!
Опять молчание.
Из слоев тумана, булькающего, струящегося, невнятно бормочущего, выскочили. как пузырьки, два слова: «Заинтересован… Дюпон»… Но Усов не мог бы поручиться за то, что это действительно «заинтересован» и «Дюпон». Возможно, он ослышался.
Он напряг слух, подполз к самому краю обрывистого берега, но ему помешали.
Сзади кто-то осторожно тронул его за плечо.
— Это я, Дронин, — услышал он шепот над ухом. — Боцман прислал. Не будет ли приказаний? Светает.
И впрямь — уже светало.