— Все?
— Все, — сказал Браун. — Что нужно — валидол или нитроглицерин?
— Обойдусь, — громко вздохнул инспектор и улыбнулся. — Кажется, уцелели.
— Только потому, что я оборвал цветограмму минутой раньше. Даже четырех минут много. Только лошадиное сердце Мишо могло выдержать больше. Не понимаю, почему ошибся Лефевр. Кстати, что вы видели?
Инспектор не ответил: разве расскажешь об ужасе, физически убивающем человека?
— Я преклоняюсь перед вами, мосье Браун, — проговорил он. — Дальнейшее решение проблемы предоставляю вам. В газету так в газету. В правительство так в правительство. Командуйте.
Ученый ответил рассеянным, задумчивым взглядом. Потом сказал:
— Пока уничтожим следы нашего пребывания в этом змеином гнезде.
Инспектор убрал в портфель остатки ужина и стряхнул крошки.
— Все равно останутся.
— Не останутся, — загадочно произнес Браун. — Нажмите вот эту кнопку со свастикой.
— Зачем?
— Последний эффект. Не бойтесь.
Фонтен нерешительно вдавил багровый волдырь со свастикой до уровня всей панели. Ничто не загудело, не осветилось, не щелкнуло.
— Теперь пошли, — сказал Браун.
— Куда?
— В эту дверь, видите? — Он указал на все еще открытый проем в стене. — И не удивляйтесь — так надо. Только парка жалко, — неожиданно прибавил он.
Фонтен смутно подозревал что-то, но ученый не давал ему времени, чтобы уяснить себе эти подозрения. Так они и вышли, ничего с собой не взяв и ничего не оставив, кроме беспокоящих инспектора дактилоскопических отпечатков.
— Их не найдут, — утешил его Браун.
И опять не объяснил почему. Он явно торопился, сокращая дорогу к шоссе среди деревьев уже не в синеватом, а тускло-розовом тумане от розовеющего где-то за парком неба. Не останавливаясь, он посмотрел на часы.