Скоро Потапова сморило, он уронил бедовую голову на грудь и провалился в топкую трясину дрёмы. Так, в смутных видениях, то уходя в их тёмную глубь, то почти выныривая на поверхность, он провёл несколько часов.
И привиделось ему, что не спит он, а встаёт и идёт завтракать в вокзальный буфет, и берёт там яйцо вкрутую, хлеб, стакан горячего кофе и мягкий, тёплый ещё марципан — нет, два марципана! И кофе требует долить, как полагается, чтобы это был кофе, и марципан заменить на целый, и сдачу просит не швырять, а давать вежливенько, и под визг жирной буфетчицы с лицом проводницы спокойно пересчитывает монетки и громко вопрошает:
— Как же вам не стыдно, гражданка?
Тут буфетчица начинает шипеть и пятиться, у неё вдруг отрастают ещё две пары ручек-ножек, вся она чернеет, быстро залезает на потолок и начинает качаться на паутине. Ужас овладевает залом, и только Потапов не теряет самообладания. В руках у него, откуда ни возьмись, оказывается огромный, похожий на огнетушитель, баллон отличного инсектицидного препарата «Прима-71»; он поднимает руку…
— Не надо! — скулит буфетчица в форме МПС с лицом администраторши. — Прости меня, Потапов, я больше не буду!
— Народ тебя не прощает! — сурово отвечает Потапов и нажимает на распылитель. Потом поворачивается к народу и укоризненно говорит ему: — Э-эх вы-ы, что ж вы всё это терпели-то, а?
Народ, как ему полагается, безмолвствует, а он подхватывает чемодан и выходит на улицу, неотразимый, как артист Бельмондо, а там уже солнце, и Потапов садится в такси и спокойно говорит, глядя в испуганные глаза на костлявом, ненавистном, вытянутом лице:
— В Бибирёво. Плачу по счётчику!
И вот уже он пьёт чай на уютной кухоньке в родном Бибирёве, а рядом, подперев щёку, сидит его милая жена Катя, и рассказывает ей Потапов, как ликвидировал в Козявинске банду, попиравшую человеческое достоинство людей — ведь человеческое достоинство, что ни говори, — это самое главное. И Катя целует его и гладит прохладной ладошкой по щеке.
— Любимый мой, — говорит Катя, — поезд номер четырнадцать Энск — Москва прибывает на первый путь. Стоянка поезда восемь минут. Повторяю…
Потапов сглотнул пересохшим ото сна ртом, поднялся, вялой рукой взял чемодан и, нашаривая на ходу билет, обречённо поплёлся навстречу действительности.
Вот, собственно, и вся история.
Кое-какие важные детали в ней, впрочем, вызывают недоумение. Так и не удалось установить, например, в какой именно журнал писал о козявинском феномене Степан Афанасьевич и писал ли вообще. Не смог вспомнить Потапов и в каком номере жил — то говорил: «двести девятый», то вдруг «двести девятнадцатый»; опять-таки кажется невероятным, чтобы в гостинице «Заря», даже осенью, совсем не было постояльцев…
Странно всё это.
Однако одно совершенно достоверно: Потапов по-прежнему живёт в Москве, работает там же и тем же. По возвращении получил выговор за то, что, уезжая из Козявинска, не отметил командировочное удостоверение, но выговор этот принял на удивление спокойно.
Достоверно известно также, что Потапов теперь очень боится пауков и время от времени пытается рассказывать сослуживцам всякие страшные истории из своей козявинской жизни, но успеха не имеет: сослуживцы Потапова — люди современные, меньше чем Бермудским треугольником их не возьмёшь.
Особенно хохочет над потаповскими рассказами новый сотрудник, тоже мэнээс, Окуньков — тот самый, которого, как наиболее перспективного, уже наметили на длительную командировку в Козявинск в феврале — марте.
Джеймс Хедли Чейз
КАПКАН ДЛЯ ДЖОННИ
В Пелотту мы прибыли в девять тридцать вечера, проведя в дороге около четырёх часов. Пелотта — небольшой городок на побережье Флориды, похожий своими магазинами, лавками сувениров и кабачками на многие другие города.
ebooksa