За окнами варился серый осенний день, орали с деревьев вороны, козявинцы спешили по своим козявинским делам.
— Прошу вас, доктор, — упрямо попросил Потапов, — ничего не скрывать. Понимаете, у меня здесь начались галлюцинации. Мне всё время кажется…
— Знаю, — раздражённо перебил старичок, снял очки и потёр ладонью глаза. Потом очки отложил, посмотрел устало за переплёт окна и сказал: — Вам не кажется.
Первые случаи психического травматизма в Козявинске были отмечены Степаном Афанасьевичем — так звали врача — примерно год назад. Старушка Еголкина, привезённая тогда к невропатологу прямо из отделения милиции, кричала всякую всячину про буфетчицу Петракову, что, мол, та прямо на её, старушки Еголкиной, глазах изменилась лицом, пухнуть принялась, как-то вдруг помрачнела и начала хамить не своим голосом. Ну, Еголкина была личностью в Козявинске известной, особо слушать её не стали, повезли прямиком в поликлинику, там отпоили валерьянкой да и отправили домой.
А месяц спустя поползли по городу тёмные слухи.
Говорили, будто в магазине этом, где Петракова, происходит что-то неладное. Будто продавщицы все стали на одно лицо, жирные, не различить их, а мясник Коля, наоборот за одну ночь вдруг осунулся, жилистым стал, что его мясо, и злым ужасно.
…А потом пошло-поехало, и начали приходить к Степану Афанасьевичу козявинцы с жалобами на головную боль, ухудшение зрения и галлюцинации. Одного приёмщица в химчистке не узнала, да и он её тоже не совсем, другому везде начал чудиться костлявый мясник Коля — и на вокзале носильщиком, и в такси (Потапов побледнел); третья ни на что не жаловалась, а просто просила послать её для поправки здоровья на курорт. Когда же Степан Афанасьевич спросил, на какой, отвечала, что это неважно, лишь бы подальше от Козявинска…
Слухи слухами, а весной из области приехал доцент Светониев, неделю ходил по городу, потом уехал и написал докторскую, в которой обосновал наличие крови римских упадочных императоров в работницах козявинского сервиса.
— Некоторые, — перейдя на шёпот, рассказывал Степан Афанасьевич, приблизив своё круглое с бисеринками пота лицо к бледному потаповскому, — некоторые ещё держатся, не превращаются, но отдельные особи достигли уже центнера и так похожи друг на друга, что в народе поговаривают, будто это вроде как вообще один человек. Сам же Степан Афанасьевич полагает причиной сего бедствия некую неизвестную науке бациллу — бациллус жлобус нивеляри, но добыть её никак не может; для этого надо взять у разносчиков анализ мочи, а они не дают! И что интересно: раньше заболевали только работники сферы обслуживания, теперь уже есть случаи и в руководящем звене, и даже среди людей интеллигентных профессий, включая одного милиционера. У людей меняется голос, начинаются осложнения на психику. Вот такая бацилла.
Впрочем (Степан Афанасьевич потёр переносицу), кое-что совсем непонятно. Например, паук.
Ну да, брошь. Броши такой — это доктор выяснил — ни в Козявинске, ни в области не выпускается. Брошь завозная. Откуда — неизвестно. Не исключены происки империализма. И главное, неясно, что это. Награда? От кого, за что? А может, и не награда вовсе, а знак отличия.
Помолчали.
— Но ведь это ужасно, — тихо сказал Потапов.
— Жуть, — согласился доктор.
— Но ведь надо же что-то делать! — неуверенно предположил Потапов.
— Надо, — неуверенно согласился доктор. — Но не советую. — Старичок подался вперёд. — Понимаете, они и вправду как один человек. Не дашь одному на чай, другой тебе нагадит. И как они узнают…
Степан Афанасьевич закряхтел смущённо. — Я, впрочем, написал в один медицинский журнал, вот жду ответа… Помолчали ещё.
— Вы надолго к нам? — спросил старичок.
— На два дня.
— Ну, два дня — это ничего, — задумчиво проговорил Степан Афанасьевич.