— Вы думаете — их много, полковник? — спросил Загоруйко.
…Паначевный, самый молодой из чекистов, слушал полковника, и снова в более глубоком значении открывался перед ним смысл полной романтики и разума чекистской работы. И как хотелось бы ему знать столько же, как этот умудренный жизненным опытом седой полковник.
Полковник встал и, положив руку на плечо Кравчуку, похвалил его:
— Ты хорошо придумал это, Николай Романович, чтобы на время там, в Ростове, пока мы здесь не провернем все, изолировали Фарнегу.
— А что? Чем черт не шутит, — отозвался Кравчук. — Вдруг у Хмары там есть второй агент с зачепной хатой,[6] и ему станет известно, что Фарнега жив и здоров? Все валится тогда.
— Мне сегодня Юрий Петрович звонил оттуда и смеялся. Говорит: когда Фарнега узнал, что его только просят исчезнуть для всех окружающих, он заплакал. Как-никак, это очень легкое наказание за такое нарушение паспортного режима: отдохнуть две недели у Черного моря, — сказал Прудько.
— Жена тоже не знает? — спросил Кравчук.
— Ей позвонили с завода и сказали, что муж срочно улетел на Урал. А тем временем Фарнега с сотрудником управления взял курс на Сухуми, — пояснил полковник. — Ну, будем собираться…
Загоруйко возмутился и преградил ему доступ к двери.
— Зачем собираться? Вы уж извините, но хозяин здесь я. Нам надо малость поужинать… Зоечка!
Из кухни появилась, видимо, предупрежденная заранее Зоя Васильевна. Она сразу принялась накрывать освобожденный от бумаг стол чистой скатертью.
— Да какие ужины в такую пору? — развел руками Прудько.
— Какое имеет значение “такая пора”? — возразил Загоруйко. — Вы же сами не раз повторяли: для чекистов не существует ни дня, ни ночи. Посидим немного, а потом Николай Романович продолжит свой маршрут…
— Ваня, а “семечки”? — спросил Кравчук.
— Как же. Все здесь!
И Загоруйко, вынув из шкафа металлический ящик с патронами, подал его Кравчуку.
— Все немецкие?
— Наших нет. И три обоймы к “вальтеру” третий номер, — сказал Загоруйко.
— Зоя Васильевна, — обратился Кравчук к хозяйке, — нет ли у вас кипяточку?
— Вам что? Побриться? — спросила хозяйка.