Преисподняя

— Сомневаюсь.

— Между строк. Какой-то оттенок… Ты не чувствуешь?

Кора чувствовала, но признаваться не хотела и нахмурилась. Ее рассудительность граничила с упрямством.

— Здесь даже нет никаких предостережений. Вроде «берегитесь» или «спасайтесь отсюда».

— Тоже мне, аргумент.

— Тебя не удивляет, что он цитирует «Ромео и Джульетту»? И говорит о Сатане, как Адам о Еве?

Кора вздрогнула.

— Рабство его не огорчало.

— Откуда ты знаешь? — прошептала она.

— Кора.

Она смотрела на него, в глазах повисли слезинки. Айк продолжал:

— Он испытывал благодарность. Именно это написано у него на теле.

Кора отрицательно покачала головой.

— Ты и сама видишь.

— Понятия не имею, о чем ты.

— Все ты понимаешь, — сказал Айк. — Этот человек любил.

* * *

Долгое пребывание в замкнутом пространстве действовало на нервы.

На следующее утро Айк обнаружил, что вход в пещеру завален снегом до высоты баскетбольного кольца. Исписанная мумия утратила прелесть новизны, люди сделались раздражительными — давала себя знать скука. Одна за другой сели батарейки плееров, и скоро все остались без музыки, без своих ангелов, драконов, мирских ритмов и духовных целителей. Затем в походной плитке кончился газ, что означало нешуточные мучения для самых заядлых любителей кофе. И то, что кончилась туалетная бумага, веселья тоже не прибавило.

Айк делал, что мог. Наверное, во всем штате Вайоминг он единственный из детей учился играть на флейте и никогда не принимал всерьез слова матери о том, что когда-нибудь это пригодится. И вот мать оказалась права. Айк носил с собой пластмассовую флейту; в пещере она звучала очень красиво. В конце каждого пассажа — он играл Моцарта — слушатели аплодировали, но потом опять впали в уныние.

На третий день утром куда-то подевался Оуэн. Айк не удивился. Ему доводилось видеть, как альпинисты, застряв в гоpax из-за такой вот бури, впадают в депрессию и порой становятся совершенно непредсказуемыми. Вполне возможно, Оуэн просто хочет привлечь к себе внимание. Кора тоже так считала.