Чекист

На рассвете следующего дня банда Ленивого была окружена в лесу и захвачена полностью. Ленивый и Каменюка убиты во время боя. Медведев первый ворвался в атаманский шалаш. Взятый им здесь махновец рассказал все.

Значит, Миша тогда скрыл, какая угроза нависла над ним! Скрыл для того, чтобы пойти сюда, пойти почти наверняка на смерть. И он, Медведев, не заметил тогда, что творилось в душе мальчика. А ведь, может быть, он сумел бы прочесть правду в его глазах, уберечь его...

Неделю после этого Медведев пролежал прикованный к постели мучительными болями в пояснице. Врачи предсказывали, что больше месяца он не сможет подняться. В ноябре часами лежать на сырой земле — такое не проходит даром!

Как-то зашел навестить его Яким. Весело блестя глазами, рассказал, что Пелагея, жена то есть, серчает на него за отлучки и решила самостоятельно записаться в лесники. А потом упомянул, что подозрительный охотник, замеченный ими, когда они выслеживали банду Ленивого, оказался частым гостем здесь, в городе, в одном домике на Донецко-Грушевской улице.

Ночью Медведев рассматривал через щели в заборе небольшой кирпичный домик, наполовину скрытый разбитым во дворе фруктовым садом. Там жил улыбчивый, обязательный, всегда приветливый Гавриченко, управляющий шахтой «Пролетарская».

Как хорошо, что тогда в лесу, возле базы Ленивого, он не поддался искушению захватить охотника, оказавшегося приятелем Гавриченки, а отрядил Якима проследить за ним, думал Медведев, разглядывая сквозь деревья мирно спящий домик. Конечно, может быть, тот действительно охотился и случилось простое совпадение... Но если это не совпадение, тогда, значит, все неизмеримо сложнее, чем простая схватка с бандитами в лесу... Дух захватывало от массы предположений, одолевавших его. Может быть, не случайно с разгромом банды прекратились аварии на шахтах. Может быть, Миша знал о связи бандитов с городом...

Сотрудники были поражены тем, что Медведев, вопреки докторским предсказаниям, уже через неделю пришел в Чека. Он сразу обрушил на них ураган срочных заданий, вопросов, поручений, за которыми угадывались какие-то новые планы.

Через несколько дней Медведев располагал подробными данными обо всех многочисленных авариях на шахтах уезда за последние три месяца.

На своем стареньком, дребезжащем и дымящем авто он заехал за управляющим. Было раннее утро, и Гавриченко катился к нему через сад, румяный, свежий, весь округлый, как спелое яблочко.

— А мне говорили, вы болеете! — еще издали разводя руками и радостно улыбаясь, говорил он. — Враки?

— Болел! — приветливо кивнул ему Медведев, приглашая в машину. — Болел, да вдруг выздоровел и вот вздумал проехать с вами на шахту.

— Не щадите вы себя, товарищ Медведев, — пыхтел Гавриченко, устраиваясь на заднем сиденье. — Ведь у вас что — прострел? И в шахту — в сырость! — Поерзал, уютно расположился. — Что вдруг под землю потянуло?

— Служба, товарищ Гавриченко. Чекисту полагается на версту под землей видеть, — пошутил Медведев. Потом, обернувшись назад, заговорил серьезно и доверительно: — Здоров, здоров! Так просто насморк был. Я уже месяц в уезде, а о шахтах не имею никакого представления. Надо же познакомиться. Вот в порядке коротенькой экскурсии. Не возражаете, что потревожил?

— Очень рад! — со счастливой улыбкой отвечал управляющий. — Шахту я люблю. И показывать свежему человеку — удовольствие, даже радость, верите ли! Ведь я, можно сказать, родился и вырос с этим бассейном. Вся родня моя — шахтеры. Козодуба знаете?

— Управляющий Ново-Азовской шахтой? — вспомнил Медведев представительного, одутловатого мужчину с темной маленькой бородкой, которого видел мельком на каком-то совещании.

— Мой тесть, — скромно сказал Гавриченко. — Прекрасный специалист!

Широкая бадья неустойчиво покачивалась под ногами. От напряжения поясница болела так, что, перелезая через борт бадьи, Медведев чуть не вскрикнул. Но разве больной человек полезет в шахту так просто, из любопытства! И когда после стремительного спуска днище бадьи вздрогнуло и заскрежетало, он, преодолевая боль, ловко выпрыгнул и стал с интересом озираться по сторонам.

У ствола тускло мерцала небольшая электрическая лампочка. Узкие рельсы уходили в туманную глубь, где неясно чернел вход в главный штрек. Под ногами поблескивали черные лужи и хлюпала грязь. Брезентовые куртки и брюки, надетые перед спуском, тотчас покрылись темными пятнами от капели.

Стоял непрерывный, глухой шум падающей воды.

Навстречу из мрака вышли несколько чумазых парней в невообразимых лохмотьях. У одних сапоги сплошь в дырах, из которых торчат мокрые лоскутья, у других ноги обернуты кусками кожи или резины поверх грязных тряпок и похожи на безобразные обрубки. Но измазанные углем лица были молоды, сверкали глаза и зубы, и странно живо звучали веселые голоса. Они что-то бурно обсуждали, а завидев Гавриченко, дружно расхохотались.