Марк вошел в покосившийся домик, состоявший из одной просторной комнаты. Семья обедала. На большом непокрытом столе лежали грудки картофеля в кожуре. Очищенная и нарезанная на кусочки ржавая селедка на листке промасленной бумаги красовалась в центре. Седой горбоносый старик, поджав губы, сосредоточенно очищал картофелину. Молодая женщина с бескровным лицом терпеливо ждала, когда старик начнет есть, чтобы взять и себе и разрешить есть детям — пять курчавых головенок торчали над столом. Ребята, черноволосые, черноглазые и румяные, болтали ногами, перемигивались, перешептывались и хихикали в кулак.
При виде гостя старик отложил картофелину.
— Милости просим. Роза, подай стул.
Марку подали единственный стул, ножки которого разъезжались, как у новорожденного теленка.
— Извините, — с достоинством произнес старик, — мой сын сейчас придет со службы, он писарь в сельсовете, и вы пообедаете вместе с ним.
— Спасибо, — сказал Марк, — я не один. Разрешите моим двум товарищам войти передохнуть?
— Конечно. Роза, табурет!
Когда Лева и Лепетченко вошли в комнату, дети уже сидели по двое на одном месте и Роза с улыбкой несла навстречу изъеденный древоточцем табурет. Лева, галантно улыбнувшись в ответ, сел. Он совершенно необычно оживился и по всем приметам приготовился к светской беседе.
— Хорошая осень, папаша!.. — приветливо сказал он старику.
И тут началось нечто удивительное. Старик с остекленевшими глазами, всхлипнув, стал сползать с кресла. Марк оглянулся и увидел искаженное лицо Розы, делающей какие-то странные знаки рукой. Детские головки над столом исчезли одна за другой. Через мгновение комната опустела.
— Что это? — растерянно сказал Лева.
Спустя несколько секунд что-то странное стало происходить и на улице. Раздался дикий женский крик. Промчалась повозка, в которой, закрывая головы руками, тряслись две женщины. Послышался рыдающий старческий голос, заплакали дети. И поднялся топот множества ног, ржание лошадей, стук повозок. Первым опомнился Лепетченко.
— Дело ясное, меня с Левкой узнали. — Он нехорошо выругался. — В двадцатом мы здесь здорово гуляли! Эх, жалко, недорезали кой-кого!
Лева выбежал на крыльцо. Его появление вызвало бурю воплей, проклятий, плача. Вздымая пыль, волоча за собой жалкий скарб, бежало к лесу по единственной улице население села. Он стоял неподвижно, глядя вслед бегущим, и жалкая, растерянная улыбка так и не сползала с его лица.
В комнату он вернулся постаревшим на десять лет, сгорбившись, тяжело опустился на лавку. Молчали долго.
— Надо уходить, пока не сцапали, — сказал Лепетченко.
Вошла старуха. Вгляделась в Лепетченко, низко поклонилась.
— Здравствуй, Иван. Люди бегуть, кричать: «Погром будет, Махно приехал». Я думала брешуть. Выходит, правда. Слава богу!
— Карасиха!..
— Признал, — с удовольствием сказала старуха.